улыбаясь, разрешил ей быть рассеянной Грачев. — Смотрю я на вас, Клавдия Петровна, здорово замотались вы, бедная.
— А я не бедная, — отрезала Клава. Опять не удержалась. Вот беда. Но Клавдия Петровна терпеть не может, когда ее жалеют. Особенно мужики. Знаем мы их жалость! Пожалел волк кобылу, все съел, оставил хвост да гриву. Так-то оно так, только покупатель здесь ни при чем. Нечего покупателю характер свой показывать.
— Поглядите, Егор Семенович, какая славная собачонка, — неестественно веселым голосом воскликнула Клавдия Петровна. И на тебе — еще больше смутилась. Снова сморозила. Господи, что же это я? Нашла кому говорить о собачонке. У-у, голова садовая! Некому тебя бить, некому учить, дурная баба, вот и распустилась.
Неужели Егор Семенович и сейчас ничего не понял? Думается, что понял, и если не все, то во всяком случае неприязнь Клавдии Петровны почувствовал. Не каменный ведь. Не чурбашка. Но разве можно обижаться на эту женщину? Тяжело ей — вот и фырчит. Бьется как рыба об лед, детишек тянет. Силенок мало — на одних нервах тянет. Уже, видать, вконец измочалилась, на последней ниточке держится. Грешно обижаться на такую.
Грачев чуть повернул голову и через плечо свое оглядел Принца. Небрежно оглядел, незаинтересованно.
— Да, ничего себе щенок. Мелкопородный, конечно, — сказал Егор Семенович, и аккуратно, ровно на две половинки разделил большую, до черноты прожаренную котлету. Грачев всегда приносит с собой закуску к пиву — два ломтя хлеба и две холодные котлеты. Одну он уже съел, а другую вот поделил с Принцем.
— На!
Принц шарахнулся, когда Грачев бросил на мостовую это угощение. Будто не ему бросил, а в него. Будто камень.
— Бери! — миролюбиво пригласил Грачев. — Бери, не стесняйся.
Клавдия Петровна поморщилась, прикусила губу и отвернулась. А что ей не понравилось? Чего она кривится? Никогда не угодишь нервной женщине.
Принц тоже поморщил носик, обнюхав котлетку. Гадость, конечно, но съесть надо, а то еще обидится человек. Принц зажмурил глаза — «будь что будет» — и единым махом заглотнул котлетку. До чего же противно — пересоленная, начесноченная, наперченная. И как только люди едят такое! А теперь еще поблагодарить надо доброго человека. Принц подпрыгнул и лизнул руку Грачева. Поблагодарил.
— Ну, ну, давай без слюней, — сказал Грачев и отер руку о штанину.
— Может, желаете руки помыть, пожалуйста, — предложила Клавдия Петровна.
— Обойдется, щенок чистый, — сказал Егор Семенович.
Клавдия Петровна принялась мыть посуду. Молча. Ей не хотелось сейчас разговаривать с Грачевым. Обслуживать его она обязана, а разговаривать не обязательно. В конце концов она продавец, а не конферансье.
Грачев отхлебнул пиво.
— Ничего себе, — одобрил он. — Но еще денька два подержите, вкус потеряется. Потому что не стойкое. Похоже, что торговлишка ваша нешибко идет. А, Клавдия Петровна, нешибко, говорю, идет? Так и план свой, похоже, не вытянете. Беда. — Он покосился на Клавдию Петровну, но та, склонившись над мойкой, как будто и не слышала его сочувственных слов. «Ишь ты, гордая какая!» — Но вы, того, не унывайте, — сказал Егор Семенович. — Сегодня по радио обещали — жара будет. Обещали, недели три продержится. А в жару пиво бойчее пойдет. Нарасхват. Но главное, конечно, чтобы у народа денежки свободные водились. Не будет свободных денежек — прокиснет пиво. Факт, прокиснет. Экономика. Некоторые себе только в получку разрешают. А в будни никогда. Но я так думаю, Клавдия Петровна, — для таких пиво так себе, баловство. А для меня оно, например, основной продукт. И для организма, и для политико-морального состояния. Такие, как я, для вашей торговли, можно сказать, основники. Опора. Вы бы для нашего брата, основника, что-нибудь придумали, Клавдия Петровна. А? Премию, что ли. Как месяц прошел — получайте, основник товарищ Грачев, вашу порцию бесплатно. С закуской. Бутерброд с паюсной икрой, например. Вот здорово было бы. Шучу, конечно. Шучу, но факт.
Грачев улыбнулся Клавдии Петровне, а она вздохнула. Как славно улыбается ей этот приветливый человек. И сколько добрых слов он ей сказал. А она все молчит. Будто рот ей зашили. Скверно это, неловко. Смахивает на откровенную грубость. А она ведь не грубая. Резкая, вспыльчивая — это да. Но чтобы нагрубить зазря человеку — такого за ней не водится. Хоть бы из вежливости надо сейчас что-то сказать Егору Семеновичу. Нельзя же так.
Клавдия Петровна выпрямилась, вытерла фартуком покрасневшие от холодной воды руки.
— А у вас как с вашим планом, Егор Семенович?
Ах, будь она неладна, такая вежливость. Век бы не знала ничего о его планах. Определенно какой-то злой бес тянет ее сегодня за язык. Помолчала бы уж лучше, раз языку своему не хозяйка.
— А мне, Клавдия Петровна, твердого задания не дают, — спокойно пояснил Грачев. — Я же не торговлей занимаюсь. Мой план в основном на везении держится. Я ведь ловец, охотник.
— Ага, — только и нашла что сказать Клавдия Петровна. Лишь бы он не стал рассказывать про эту свою охоту. Не удержусь тогда — обязательно нагрублю. Еще хорошо, что Грачев жаловаться не любит. Есть такие, выпьют бокал пива — и давай ныть: и жена у него сварливая, и дети неслухи, и начальство придирчивое, и соседи интриганы. Всю свою душу вывернут наизнанку за двугривенный. Видно, пиво самый жалобный напиток. Но Грачев человек крепкий, бодрый. От пива не захмелеет. И жаловаться ни на что не будет. Наоборот, во всем у него всегда порядок, во всем удача, все как надо спорится, потому что твердо стоит на ногах человек. Клавдия Петровна зла Грачеву не желает. Но слушать сейчас об удачах его тоже не хочет. Особенно об охотничьих его удачах. Противно. «Попробую переменить пластинку».
— Новость слышали, Егор Семенович? У фельдшера Смирнова третья внучка родилась.
— Да ну? Вот богатеет фельдшер.
— Вчера в Москву укатил. На самолете. Новорожденной подарки повез.
— Опоздал я, значит. Все собирался, и вот… Хотел я мазью у фельдшера разживиться. Говорят, средство это его от всех болезней лечит.
— А что у вас, Егор Семенович?
— У меня? Ничего. Я, Клавдия Петровна, сроду ничем не болел. Даже корью и скарлатиной. Это я для хозяйки своей. Что-то она на ревматизм стала жаловаться.
— Как же вы так! Надо было вовремя попросить. Попадет вам теперь, Егор Семенович, от супруги.
— Не. Она у меня смирная. Слова громкого не скажет. Не то что у других.
— Тихони тоже умеют, — сказала Клавдия Петровна. — У нас соседка тихоня. А мы ее буравчиком зовем. Негромко так — зы, зы, зы, и всю душу тебе насквозь.
— Буравчик? Это здорово — буравчик, — подивился Егор