Взять, к примеру, тот факт, что они оказались в ловушке на острове. Им никак не удавалось избегать друг друга. По правде, когда Пэйтон хотелось побыть одной, приходилось ждать, пока Дрейк заснет или будет занят охотой, чтобы добыть какую-нибудь дичь на ужин. Все остальное время он разговаривал с ней, или занимался с ней любовью, или просто смотрел на нее — и все это постоянно. Да так, что когда Пэйтон поймала его на том, что он опять разглядывает ее, то была готова запустить в него кокосом, если бы тот оказался под рукой.
Но, несмотря на то, что они все время мозолили друг другу глаза, казалось, что Дрейк не может без нее. Даже когда она спала, он постоянно пытался разбудить ее. При всем при том, что Пэйтон была по уши в него влюблена, она ясно видела, что у Дрейка есть недостатки, и один из них — привычка будить ее рано утром. Поскольку на Сан-Рафаэль заняться было решительно нечем, Дрейк по утрам изобретал способы разбудить возлюбленную. После первых дней, проведенных вместе, он не решался просто растолкать ее. Как-то раз он пытался, и Пэйтон чуть его не убила. И более эротичные уловки тоже не срабатывали — частенько она просыпалась по утрам и видела его лицо меж своих бедер: тогда она обычно отпихивала его ногой в плечо.
Так что Дрейк стал якобы «случайно» будить ее. Эти «случайности» включали в себя: громкий звук раковины (ее пришлось продуть, оправдывался он, чтобы убедиться, что внутри не осталось моллюска; ведь ей же нравятся моллюски на завтрак, не так ли?; душ из родниковой воды, который Дрейк устроил, перевернув выдолбленную тыкву (он утверждал, что споткнулся); и — Пэйтон это особенно «нравилось» — бабочка, примостившаяся у нее на носу, пока девушка спала (Дрейк категорически отрицал, что посыпал ей нос пыльцой, хотя, когда Пэйтон потерла лицо рукой, на пальцах остались предательские желтые разводы).
И что бесило ее больше всего, каждое утро, разбудив ее под такими нелепыми предлогами, Дрейк тратил на объяснения ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы расстегнуть на ней рубашку. И в следующее мгновение Пэйтон понимала, что он целует ее, и забывала о том, насколько она зла на него за то, что ее разбудили на рассвете, и целовала Дрейка в ответ! Ужасно трудно продолжать злиться на того, кто одним поцелуем может заставить тебя забыть обо всем. Пэйтон опасалась, что Джорджиана будет о ней невысокого мнения, если узнает, как ее золовка ведет себя, будучи впервые влюбленной.
А если б Джорджиане довелось стать свидетельницей того, как Пэйтон вела себя в один памятный вечер, после того, как они с Дрейком разделались с великолепным ужином, состоящим из поджаренного попугая — Пэйтон быстро избавилась от сочувствия к бедным зверушкам — и манго, она бы вообще отреклась от невестки. Завязав последний узелок на собственноручно сплетенном из лиан гамаке, на создание которого ушло несколько дней, Пэйтон упросила Дрейка подвесить гамак между деревьями на пляже. Поскольку был уже вечер, и с мелководья их было не разглядеть, он согласился, и они отправились на пляж. Дрейк сухо заметил, что, принимая во внимание то, сколько времени ушло у Пэйтон на эту работу, она могла бы сотворить нечто более полезное, чем гамак. Сеть для рыбы, заметил Дрейк, оказалась бы не лишней, и ему бы не пришлось тратить все свое время, приманивая рыбу: он мог бы просто забросить сеть и — ура-ура! Обед.
Пэйтон, вприпрыжку бежавшая за Коннором, просто пропускала его бурчание мимо ушей. Был прекрасный вечер, — как и все вечера на Сан-Рафаэле, — и ей хотелось насладиться им, лежа в своем собственном гамаке — если он окажется достаточно прочным, чтобы выдержать ее. Она не была в этом уверена. Вот тут-то и понадобился Дрейк. Пэйтон намеревалась заставить его первым опробовать гамак. Если тот не развалится под его весом, то и для нее будет безопасен.
Понравилось бы Дрейку, узнай он, что его присутсиве необходимо только в качестве испытателя, она не знала, поэтому мудро решила не упоминать при нем об этом. Но, подвесив гамак, Дрейк даже не спросил, не окажет ли она честь забраться первой. Вместо этого он опустился в гамак сам, сначала осторожно, затем уже увереннее.
— Ух ты, Пэйтон, — вынес он вердикт, подпрыгивая в гамаке, чтобы проверить его на прочность. — Отличная штука.
Затем, подняв ноги, он вытянулся во весь рост, и гамак лишь слегка просел под его весом.
— Да, — сказал Дрейк в темное небо, — вот это настоящая жизнь. О чем мы только думали — спали на земле? Мы, должно быть, спятили. Иди сюда, Пэйтон, попробуй.
Но у Пэйтон, которая стояла рядом и наблюдала за ним, были свои соображения на этот счет. Она не смогла бы ответить, как такая мысль пришла ей в голову или что ее заставило подумать об этом. Быть может, то, как Дрейк поднял руки над головой, обнажая светлую кожу и шелковистые волоски подмышек. Как бы то ни было, вместо того, чтобы присоединиться к нему в гамаке, Пэйтон протянула руки и оставшимся куском лианы привязала запястья Дрейка к краям гамака.
— Пэйтон, — протянул Дрейк с любопытством. — Что ты делаешь?
Пэйтон, потянув его за руки, чтобы проверить, и убедившись, что он крепко связан, сбросила брюки.
— Помнишь, как тебя цепью приковали к стене в трюме «Ребекки»? — спросила она.
— Такое не забудешь.
— Ну так вот, с тех самых пор мне всегда хотелось тебя связать. — Она сбросила с плеч рубашку. — Только ты бы мне не позволил. Только не тогда.
Глаза Дрейка, обычно настолько светлые, что иногда это выводило ее из равновесия, потемнели, зрачки расширились.
— Пэйтон, что ты задумала? — В низком голосе слышалось предвкушение удовольствия.
Встав у края гамака, Пэйтон наклонилась, прижавшись грудью к руке Коннора. В обычной ситуации он прикоснулся бы к ее груди. Ему невероятно нравились холмики Пэй — настолько, что она больше не считала свою грудь слишком маленькой, а, наоборот, идеально подходящей по размеру ладоням Коннора Дрейка. Но теперь он не мог коснуться ее, не мог поиграть с ней, что ему особенно нравилось, втягивая в рот сначала одни сосок, затем другой, поскольку руки были надежно связаны.
— Пэйтон, — произнес Дрейк изменившимся голосом. Она почувствовала, как напряглись мускулы его рук, но оставила это без внимания и потянулась к пуговицам его брюк.
Коннор попытался разорвать путы, удерживающие его руки над головой.
— Пэйтон, — снова сказал он, обнаружив, что не может справиться с ними, поскольку волокна лишь глубже впивались в кожу. — Это не смешно.
Пэйтон наклонилась и поцеловала его в губы.
— Я знаю, — сказала она. — Не волнуйся. Я развяжу тебя. — Она скользнула губами по колючей щеке — борода у него отросла впечатляющая, и неухоженная, — и поцеловала то место на шее, где бился пульс. — Я развяжу тебя, — пообещала она хриплым шепотом. — Когда буду готова.