– Адмирал, – сказал Габриэль, – каждый оскорбленный может обратиться к королю, и он рассудит. Но когда оскорбитель сам король, нужно обращаться лишь к богу – и он отомстит.
– Тогда, насколько я понимаю, вы сами готовы стать оружием высшей справедливости?
– Вы не ошиблись, адмирал.
– Хорошо, – сказал Колиньи, – может быть, сейчас самое время вспомнить разговор о религии угнетенных, который мы имели однажды. Я вам тогда говорил о верном способе карать королей, служа истине.
– О, я как раз тоже вспоминал об этой беседе, – ответил Габриэль. – Как видите, память мне ничуть не изменила. И, возможно, что я прибегну к вашему способу…
– Если так, не сможете ли вы мне уделить всего один час?
– Король принимает лишь после полудня. До этого я в вашем распоряжении.
– Тогда идемте со мной. Вы настоящий рыцарь, и поэтому я не беру с вас никакой клятвы. Дайте мне только слово хранить в тайне все, что вам придется услышать и увидеть.
– Обещаю вам, я буду глух и нем.
– Тогда следуйте за мною, – произнес адмирал, – и если в Лувре вам была нанесена обида, то вы, по крайней мере, узнаете, как можно за нее расплатиться. Следуйте за мной.
Колиньи и Габриэль прошли мост Менял, Сите и зашагали по извилистым, тесным улочкам, одна из которых именовалась в те давние времена улицей Святого Якова.
VII. Философ и солдат
Колиньи[45] остановился перед низкой дверью невзрачного домика, приютившегося в самом начале улицы Святого Якова. Он ударил молотком. Сначала приоткрылась ставня, затем невидимый привратник распахнул дверь. Вслед за адмиралом Габриэль прошел по тенистой аллее, поднялся по ветхой лестнице на второй этаж и очутился на чердаке перед запертой дверью. Адмирал трижды постучал в дверь, но не рукою, а ногой. Им открыли, и они вошли в довольно большую, но мрачную и пустую комнату. Из двух окон лился тусклый свет. Вся обстановка состояла из четырех табуреток и дубового колченогого стола.
Адмирала, видимо, уже ждали. При его появлении двое мужчин двинулись ему навстречу, третий, стоявший у оконной ниши, ограничился почтительным поклоном.
– Теодор и вы, капитан, – обратился адмирал к обоим мужчинам, – я привел сюда и представлю вам человека, который, полагаю, будет нам другом.
Два незнакомца молча поклонились виконту д’Эксмесу. Потом тот, что помоложе, – видимо, это и был Теодор, – стал что-то вполголоса говорить Колиньи. Габриэль отошел немного в сторону, чтобы не мешать их беседе, и принялся внимательно разглядывать всех троих.
У капитана были резкие черты лица и быстрые уверенные движения. Он был высок, смугл и подвижен. Не нужно было быть слишком наблюдательным, чтобы заметить необузданную отвагу в его брызжущих задором глазах и неукротимую волю в складке упрямых губ.
В Теодоре сразу же угадывался придворный. Это был галантный кавалер с лицом круглым и приятным; взгляд его был проницателен, движения легки и изящны. Костюм, сшитый по последней моде, разительно отличался от аскетически суровой одежды капитана.
Что касается третьего, то в нем поражало прежде всего властное и какое-то вдохновенное лицо. По высокому лбу, по ясному и глубокому взгляду в нем можно было без труда опознать человека мыслящего, отмеченного – скажем от себя – печатью гениальности.
Тем временем Колиньи, перебросившись со своим другом несколькими словами, подошел к Габриэлю:
– Прошу прощения, но я здесь не один, и мне необходимо было посоветоваться с моими братьями, прежде чем открыть вам, где и в чьем обществе вы находитесь.
– А теперь я могу это узнать? – спросил Габриэль.
– Можете, друг мой.
– Где же я нахожусь?
– В комнате, в которой сын нуайонского бочара Жан Кальвин[46] проводил впервые тайные собрания протестантов и откуда его собирались отправить на костер. Но, избежав ловушки, он ныне в Женеве, в чести и могуществе. Теперь сильные мира сего поневоле с ним считаются.
Габриэль, услыхав имя Кальвина, обнажил голову. Хотя наш пылкий юноша до сего времени не слишком-то увлекался вопросами теологии, он тем не менее не был бы сыном своего века, если бы не отдавал должное суровой, подвижнической жизни основоположника Реформации.
Затем он спросил тем же спокойным тоном:
– А что это за люди?
– Его ученики, – отвечал адмирал. – Теодор де Без[47] – его перо, и Ла Реноди – его шпага.
Габриэль поклонился щеголю-писателю, которому предстояло стать историком Реформации, и лихому капитану, которому предстояло стать виновником Амбуазской смуты.[48]
Теодор де Без ответил на поклон Габриэля с присущим ему изяществом и сказал с улыбкой:
– Господин д’Эксмес, хотя вас доставили сюда и с некоторыми предосторожностями, не принимайте нас за неких опасных и таинственных заговорщиков. Могу вас уверить, что если мы и собираемся изредка в этом доме, то лишь для того, чтобы обменяться последними новостями или принять в свои ряды новообращенных, разделяющих наши убеждения. Мы благодарны адмиралу за то, что он привел вас сюда, виконт, ибо вы, безусловно, относитесь к тем, кого мы из уважения к личным заслугам хотим приобщить к нашему делу.
– А я, господа, из иного разряда, – скромно и просто проговорил незнакомец, стоявший у окна. – Я из тех смиренных мечтателей, перед которыми засиял светильник вашей мысли, и мне захотелось подойти к нему поближе.
– Вы, Амбруаз, непременно займете место среди достойнейших наших братьев, – ответил ему Ла Реноди. – Да, господа, – продолжал он, обращаясь к Колиньи и к де Безу, – представляю вам пока еще безвестного врача. Он молод, но обладает редким умом и удивительным трудолюбием. И скоро мы будем гордиться тем, что в наших рядах – хирург Амбруаз Парэ![49]
– О, господин капитан! – с укором воскликнул Амбруаз.
– Вы уже принесли торжественную присягу? – спросил Теодор де Без.
– Нет еще, – ответил хирург. – Я хочу быть искренним и решусь лишь тогда, когда во всем разберусь. Да, у меня, признаться, еще есть кое-какие сомнения. И чтобы внести ясность, я решил познакомиться с вождями Реформации, а если будет нужно, я пойду к самому Кальвину! Свобода и вера – вот мой девиз!
– Хорошо сказано! – воскликнул адмирал.
Тогда Габриэль, взволнованный всем увиденным и услышанным, тоже решил высказаться:
– Позвольте и мне сказать свое слово: я уже понял, где нахожусь, и догадался, почему мой благородный друг господин де Колиньи привел меня в этот дом, где собираются те, кого король Генрих Второй величает еретиками и считает своими смертельными врагами. Но я нуждаюсь в наставлениях, господа. И мэтр Амбруаз Парэ, человек образованный, окажет мне услугу, разъяснив, какую пользу он извлечет для себя, если примкнет к протестантам.