Экономическая депрессия, решительное наступление контрреволюции, отступление и распад сил демократии, разгул ренегатских, «веховских», ликвидаторских идей в «прогрессивном лагере», – вот чем отличается первая полоса (1907–1911). Вторая же полоса (1911–1912) и в экономическом, и в политическом, и в идейном отношении отличается противоположными чертами: подъем промышленности, неспособность контрреволюции к дальнейшему наступлению прежней силы или энергии и т. д., пробуждение демократии, заставившее прятаться настроения веховства, ренегатства, ликвидаторства.
Таков общий фон картины, который необходимо иметь в виду для правильной оценки избирательной кампании 1912 года.
I. «Делание» выборов
Всего более бросающаяся в глаза отличительная черта выборов в IV Думу, это – систематическая подделка этих выборов правительством. Мы не задаемся здесь целью подвести итоги «деланию выборов»; об этом совершенно достаточно говорила вся либеральная и демократическая пресса; об этом же говорит обстоятельный запрос кадетов в IV Думе; этому вопросу нам удастся, вероятно, посвятить особую статью, когда будут сведены вместе обширные и все возрастающие в числе документальные данные.
В настоящее же время отметим лишь основные итоги делания выборов и главное политическое значение этого «делания».
Мобилизация духовенства против либеральных и октябристских помещиков; – удесятерение репрессий и бесцеремоннейшее нарушение закона, направленное против буржуазной демократии в городах и в деревнях; – попытки теми же средствами вырвать рабочую курию у социал-демократии – таковы основные приемы делания выборов в 1912 году. Целью всей этой политики, напоминающей политику бонапартизма, было образование право-националистического большинства в Думе, и цель эта, как известно, не достигнута. Но мы увидим ниже, что «отстоять» прежнее, третьедумское, положение в нашем, извините за выражение, парламенте правительству удалось: в IV Думе осталось два большинства, право-октябристское и октябристско-кадетское.
Избирательный закон 3 июня 1907 года «строил» государственную систему управления – да и не одного только управления – на блоке крепостников-помещиков с верхушками буржуазии, причем первый социальный элемент сохранял в этом блоке гигантский перевес, а над обоими элементами стояла фактически неурезанная старая власть. О том, какова была и каковой остается специфическая природа этой власти, созданная вековой историей крепостничества и т. д., говорить сейчас не приходится. Во всяком случае, сдвиг 1905 года, крах старого, открытые и могучие выступления масс и классов заставили искать союза с теми или иными социальными силами.
Надежды на «серячка», на мужика, существовавшие в 1905–1906 гг. (булыгинский и виттевский избирательные законы), были разрушены. Третьеиюньская система «ставила ставку на сильных», на помещиков и тузов буржуазии. И вот опыт III Думы в течение всего каких-нибудь пяти лет начал уже подрывать и эту «ставку»! Нельзя себе представить большей угодливости, чем октябристская в 1907–1912 гг., а все же «не угодили» и октябристы. Даже с ними глубоко родственная им по натуре старая власть (так называемая «бюрократия») не могла ужиться. Буржуазная политика в деревне (закон 9 ноября) и всяческое содействие капитализму – все это направлялось теми же Пуришкевичами, и результаты оказались плачевны. Пуришкевичевщина, подновленная, отремонтированная, освеженная новой аграрной политикой, новой системой представительных учреждений, продолжала давить все и вся, тормозя развитие.
В третьеиюньской системе оказалась трещина. «Делание» выборов стало неизбежным, как неизбежны исторически приемы бонапартизма, когда нет твердой, прочной, испытанной цельной социальной опоры, когда приходится лавировать между разнородными элементами. Если демократические классы бессильны или особенно ослаблены временными причинами, то подобные приемы могут сопровождаться «успехами» в течение ряда лет. Но даже «классические» примеры Бисмарка в 60-х годах прошлого века или Наполеона III свидетельствуют, что без самых крутых переломов (в Пруссии это была «революция сверху» и несколько исключительно удачных войн) дело обойтись не может.
II. НОВАЯ ДУМА
Чтобы определить результаты выборов, возьмем официальные данные о партийном составе IV Думы, сравнивая их с III Думой не только в конце ее существования (1912 г.), но и в начале (1908 г.). Получаем следующую поучительную картину[40]:
Первый вывод из этих данных – тот, что в IV Думе остались прежние два большинства: право-октябристское в 283 голоса (65 + 120 + 98) и октябристско-кадетское в 226 голосов (98 + 48 + 59 + 21).
Самодержавному правительству практически всего более важно «свое» большинство в Думе. Разница между III и IV Думами в этом отношении ничтожна. В III Думе право-октябристское большинство составляло 292 голоса в начале, 268 голосов в конце. Теперь получилось среднее между этими цифрами: 283.
Но падение правого большинства с начала до конца III Думы настолько значительно, что правительство не могло, оставаясь самодержавным правительством, не прибегать к экстренным мерам делания выборов. Это делание – не случайность и не отступление от системы, как любят изображать дело Мейендорфы, Маклаковы и Ко, а необходимость для поддержания «системы».
Вы говорите о «примирении власти со страной» (т. е. с буржуазией), гг. либералы с Маклаковым во главе? Но если так, то одно из двух. Или ваши речи о примирении не пустые слова, – тогда вы должны принять и «делание выборов», ибо таково реальное условие примирения с реальной властью. Вы ведь такие любители «реальной политики»! Или ваши протесты против «делания выборов» не пустые слова, – и тогда вы должны говорить не о примирении, а о чем-то совсем на примирение не похожем…
Второе большинство третьеиюньской системы: октябристско-либеральное составляло 252 голоса в начале III Думы, 235 в конце ее и упало до 226 в IV Думе. По сути дела, следовательно, правительственная «избирательная кампания» удалась; правительство добилось своего, подтвердив паки и паки на практике свое самодержавие. Ибо крики о право-националистическом большинстве были лишь торговлей с запросом. Действительно же правительство нуждается в обоих большинствах, которые оба стоят на контрреволюционной почве.
Нельзя достаточно настаивать на этом последнем обстоятельстве, которое затушевывают либералы, чтобы вести за нос демократию, а либеральные рабочие политики (ликвидаторы) по недомыслию. Блок к.-д. с октябристами, так ярко обнаружившийся при выборах Родзянки (а еще ярче, пожалуй, сказался этот блок в неприличных, рабских, фразах «Речи» по поводу речи Родзянки), – этот блок вовсе не «техническое» только дело. Этот блок выражает единство контрреволюционных настроений буржуазии вообще, от Гучкова до Милюкова; этот блок возможен только благодаря этим настроениям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});