Однако покамест ни под стенами Констанцы, ни в полях вокруг нее, ни в самом городе не намечалось никакой сверхактивности. Рэндалл вполне оценил по-детски жадные взгляды, бросаемые его людьми на укромные прохладные заводи и полумесяцы горячего песка. Они так долго дышали раскаленной пылью на белых дорогах. Он решил дать Брогау время на размышления о рыцарстве и объявил дневку. Если тот не выстроит своих солдат перед крепостью, ничего не поделаешь, придется штурмовать. Не привыкать. Рэндаллу, однако, казалось, что не для того Брогау оттягивал войска, может быть намеренно ослабляя пограничные и крепостные гарнизоны и отдавая города, чтобы потом, когда придет время, воспользоваться прежним заигранным сценарием и запереть свои заведомо превосходящие силы в стенах, где их численность станет скорее проблемой, чем преимуществом, поскольку емкость периметра стен ограниченна.
Короче говоря, Рэндалл искренне надеялся, что Брогау вылезет из своей норы, чем бы самому ему это ни грозило. Ему никогда не представилось бы лучшего места, чтобы воспользоваться своей конной силой, обрушившись на врага сверху вниз, лавиной, под прикрытием стрел. А пока вечер на то, чтобы разбить лагерь и обнести его частоколом, устроить по склону схороны для лучников, день на отдых и развлечения, вечер — на последний Совет, и на рассвете одно из двух — штурм или атака, в зависимости от действий противника.
Вечер был уже близко. Народ, получивший команду «вольно», поспешно сбрасывал с себя последние пропыленные ремешки и кидался в воду с разбега. Присутствие немногих женщин давно уже никого не смущало: предполагалось, что ежели какая-то из них дошла с армией до самого сюда, то едва ли она еще чего-то не видала и вряд ли ее можно чем-то смутить. Весь этот сумасшедший дом обрушился в воду, сливая воедино человеческое и лошадиное ржание, и Кройн разом помутнел. Впрочем, этого Рэндалл уже не видел.
Сопровождаемый привычной какофонией наспех возводимого лагеря, он удалился в свою палатку, плеснул в кружку воды, отхлебнул" поставил на стол не глядя, скинул сапоги и растянулся на походной кровати, в точности такой, какими оборудовали лазарет. Доносившиеся из-за полотняной стенки звуки говорили его восприятию больше, чем сказали бы глаза кому-то менее опытному. Он слышал, как разбивали палатки, сооружали коновязь, набивали частокол, рыли под ним в послушной песчаной почве неглубокий, чисто символический ров: они не собирались обороняться. Слышал, как мачете вгрызаются в прибрежный тростник и камыш, во-первых, необходимые для того, чтобы покрыть травой вынесенные вперед схороны для лучников, а во-вторых, попросту вырубая на сто ярдов во все стороны любые заросли во избежание приближения к лагерю тайного десанта противника. Поодаль от начальственных палаток располагался лазарет, просторный и величественно пустой: в нем сшивались лишь несколько легкораненых, ожидавших перевязки и разминавших конечности в предвкушении не-сегодня-завтрашнего боя. Всех сколько-нибудь тяжелых пристроили по дороге. Сейчас лазарет выглядел даже большим, но, как и Грасе, Рэндалл знал, насколько это впечатление обманчиво, насколько он покажется нищенским, неуютным и тесным, когда раненых поволокут сюда десятками и сотнями, сколько их умрет еще на земле, осыпая врачей проклятиями и таки не дождавшись операционного стола и даже прикосновения руки хирурга. Грасе готовился к большому авралу, сбивая с ног весь свой гарем, в том числе и Аранту. Военврач знал дело, за которое отвечал, и если кто и умрет, то не по расторопности его персонала, который и рад бы иметь три пары рук.
В целом получалось, что он мог позволить себе отдохнуть. Усилием воли Рэндалл мог держать себя на ногах долгое время, более долгое даже, как говорили, чем это доступно человеку, но подобное сосредоточение достигалось отсутствием мысли о возможности позволить себе расслабиться. Сейчас все, что здесь предстояло, он с легкой душой мог передоверить своему Децибеллу, который, какого бы ни был о нем Рэндалл высокого мнения, так-таки сержантом и остался, и со спокойной совестью превратиться в кисель. Рэндалл придерживался мысли, что каждый сам знает, как ему лучше собрать силы перед боем. Если кому-то для этого требовалось с ржанием обрушиться в быструю ледяную воду, причем в как можно более многочисленной компании — ради бога. Он предпочитал просто поспать в тенечке. Преимущественно — один.
Ночь была безлюдной и тихой и словно вычерненной нарочно для того, кто вздумал бы нынче любоваться звездами — бриллиантовыми булавками в камзоле Небесного Короля. Она была спокойная-спокойная, словно в мире еще не придумали войн. Но для крохотной, резной, словно шкатулка, кареты, запряженной четвериком и несшейся по узкой лесной дороге, почти тропе, в скудном свете жестяного фонаря, закрепленного на козлах, это была ночь из разряда тех, когда невидимое лесное лихо преследует путников по пятам, бесшумно вспрыгивая на плечи последним, кого недосчитаются при утренней перекличке, и утоляя живой кровью вечный голод.
Две женщины сидели в темноте, за шторками, озаряемые лишь случайными бликами, и одна из них населяла мир воображаемыми чудовищами, в то время как другой достаточно было страхов вполне реальных. Как более повидавшая на своем веку, она держала кинжал за подвязкой, второй — в корсаже и еще дюжину отточенных шпилек в высокой сложной прическе — про запас. Надежда на четверых вооруженных слуг спереди и стольких же сзади была у нее отнюдь не чрезмерной, и она вовсе не видела необходимости мчаться куда-то сломя голову по ночной поре. Но к сожалению, не ее голос был здесь решающим.
Когда их начали останавливать, требуя пароль, настало ее время. Высовываясь из окна почти по пояс, она каждую перебранку начинала с «какого черта!», и после некоторых следовавших за тем пререканий дальше их пропускали беспрекословно. Возможно, ее погруженная в думы спутница могла бы заподозрить в «какого черта!» действующий пароль на сегодняшнюю ночь, но на самом деле это было всего лишь высокое искусство лаяться.
Наконец, к немалому облегчению обеих, карета встала, и путницы сошли на твердую землю. Однако почти сразу же дорогу им заступила мрачная фигура, ни обойти которую, ни перепрыгнуть никоим образом не представлялось возможным.
— Дорогу Ее Величеству Веноне Сариане! — вполголоса воскликнула та, что обеспечивала безопасность передвижения.
— Откуда я знаю, Венона ли она Сариана или какая Далила или Юдифь из местных? — последовал встречный вопрос. — На ней не написано, а лица ее, прости господи, никто не видал, а кто и видал — не признает.
— Децибелл, убожество, это вы, проклятие мое?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});