И только иногда, очень редко, когда он брал в руки семейный альбом, в нем просыпался человек, который когда-то умел улыбаться. Он подносил фотографии к самым глазам, как близорукий, пытаясь закрыть весь мир застывшими картинками прошлого, и было видно — в эти несколько секунд он жил…
По иронии судьбы, Гарри прожил необыкновенно долго для охотника — больше сорока лет. Но это стало лишь еще одним поводом для ненависти к себе — он был уверен, что использует ее время…
— Еще в юности я понял важную вещь — жизнь невыносимо коротка. Любой миг может стать последним, Диана. Даже сейчас, авария способна остановить нас навсегда, — рука Кайла рубанула воздух с обреченной окончательностью. — Это знают все, но прячут от себя понимание смертности. И я думаю — зря. Потому что именно оно заставляет ценить каждое мгновение жизни, благоговеть перед каждым мгновением счастья. Зная, что можешь больше не увидеть того, кого любишь, станешь ли ты ранить его словом, причинять ему боль? Будешь ли ты равнодушным и мелочным?..
Кайл замолчал, оставляя мне время понять глубину его слов.
И я была поражена, когда осознала — то, что он сказал, касалось не только быстротечной жизни охотника. Это относилось к любой человеческой жизни.
Ведь каждый миг может стать последним.
И тогда Кайл продолжил:
— Сколько бы мне не было отпущено, Диана, я знаю одно: упускать счастье из рук — безумие. Я сделаю все, что угодно, даже пойду на преступление, чтобы приблизиться к счастью …с тобой. И если у меня получится — я собираюсь насладиться каждым его мгновением… Даже если это мгновение будет единственным.
** ** **
Мы снова пытались стать невидимками и просочиться сквозь частую сеть, накинутую на мир умелой рукой.
Наша жизнь опять сузилась до дороги. Изо дня в день существовали только машины: большие потрепанные грузовики, крохотные безобидные малолитражки, юркие фургоны — но всегда в хорошем состоянии и неприметно окрашенные. И гораздо реже — самолеты. Конечно же, не пассажирские.
Пока я ждала где-то за углом огромного пыльного ангара, Кайл уговаривал молодого летчика помочь бедному влюбленному украсть у ревнивого могущественного чиновника в годах его юную содержанку. И, несмотря на скептическую усмешку и понимающий взгляд парня, Кайл невозмутимо заверял его:
— Он ей проходу не дает, а она его терпеть не может, веришь, брат?..
Впервые услышав эту «легенду», я сползла по стенке ангара, изо всех сил душа истерический смех — уж слишком близко лежала она к истине.
Уговоры всегда подкреплялись приличным взносом на поддержание самолета в рабочем состоянии, что и решало вопрос в нашу пользу. Пару раз получилось расплатиться машинами.
И вот мы летели, умостившись на пятачке у кабины пилота, окруженные со всех сторон коробками и мешками. Кайл по-хозяйски обнимал меня, а я смотрела на него влюбленными глазами, радуя парня за штурвалом, то и дело хитровато поглядывавшего на нас. Но стоило нам выйти из зоны его наблюдения, и Кайл неизменно освобождал меня и отстранялся, трогая до глубины души своей деликатностью. Я была почти рада, когда пилот снова выглядывал к нам, и мы снова разыгрывали страстную любовь…
Все это было бы невозможно с нашей собственной внешностью. В редкие моменты приближения к людям мы видели огромные фотографии, не оставлявшие шанса, что хоть кто-то на земле смог бы нас не узнать. «Опасны и вооружены», — гласила верхняя часть надписи, набранная огромным шрифтом. Внизу целую строку занимала цифра с нолями, тянувшимися за ней длинным поездом.
Спустя пару недель мастер-классов Кайла, я, наверное, смогла бы работать гримершей. Быстрое изменение внешности до полной неузнаваемости было одним из его неожиданных умений. Когда, отвернувшись на пару минут, он поворачивался ко мне с чужим лицом, я сначала вздрагивала от испуга, а потом принималась восхищенно ахать, пристально всматриваясь в произведенные изменения и осторожно ощупывая накладные части. Большой чемодан с париками, масками, полумасками, носами, бровями, усами и бородами, тональными палитрами и другими вещами из арсенала профессионального гримера оказался очень кстати в нашем багаже…
Я не знала, куда мы направлялись, и очень боялась предположить, что этой конечной точки не существует. Как и всегда, Кайл почувствовал мою нараставшую тревогу, и решил успокоить меня.
— Отец рассказывал мне, что одним из приготовленных убежищ он никогда не пользовался. «Вот состарюсь, и уеду туда доживать последние дни», — обещал он. Но, конечно же, это была лишь профессиональная шутка охотника — мы не старимся. Просто не успеваем, — жестко усмехнулся Кайл и продолжил: — Это удаленное от городов место. Не такое комфортное, как мое, но жить можно. Важно, что там нет никаких коммуникаций, и поэтому шанс быть обнаруженным меньше. Но, главное, ни мой отец — насколько мне известно, ни я никогда никому не рассказывали о нем. Я надеюсь, что там нас не найдут.
И я вспыхнула мечтой — добраться до этого места…
Наши скитания были лишены удобств. Чаще всего мы спали в машине, спрятанной в кустах, подальше от дорог и населенных пунктов, которые мы вообще старались объезжать, останавливаясь на окраинах и заправках только в самом необходимом случае — когда заканчивалась еда, питье или бензин.
Лишь иногда мы позволяли себе переночевать в самом дешевом отеле, где и без нас было полно подозрительной публики. Я с наслаждением мылась под ржавым плюющимся душем, и, падая в скрипящую продавленную постель этой придорожной дыры, закатывала глаза и вздыхала:
— Это просто рай!
Кайл смеялся.
— Я все меньше переживаю, что древнее убежище моего отца может тебе не понравиться…
Он правильно заметил — я привыкла к другому. Холод иногда будил меня ночью, отсутствие ванны приносило невыразимые мучения, а обычный унитаз стал затаенной мечтой. Я навсегда возненавидела батончики и минеральную воду и пообещала себе впредь питаться исключительно домашней пищей.
Но нежелание быть чьей-либо игрушкой нивелировало все неудобства…
Пару раз мы были близки к провалу.
Какой-то офицер слишком пристально разглядывал наши документы — одни из многих. И хотя это разглядывание не имело никаких последствий, мы отъехали от него полумертвыми.
После этого, приближаясь к очередному пропускному пункту, я неизменно оказывалась беременной. Кайл, чернявый, усатый и горбоносый до неузнаваемости, с характерным акцентом радостно требовал дорогу для рожающей жены.
— Я сына жду, па-а-анимаешь, друг, сына!
Счастье лучилось из его глаз так заразительно, что нам почти всегда тут же предлагали кортеж в помощь. На что Кайл невозмутимо отвечал: