Вскоре послышался голос Консула, и все отправились вниз.
Камбуз оказался тесноват, и к тому же там не было стола, поэтому в качестве столовой пришлось использовать большую каюту на корме, а в качестве стола – сдвинутые вместе чемоданы. Четыре фонаря, раскачивавшиеся на низких балках, ярко освещали помещение. Хет Мастин распахнул высокое окно над кроватью, и в каюту ворвался легкий ветерок.
Консул расставил тарелки, нагруженные бутербродами, на самом большом чемодане, а затем принес толстые белые чашки и кофе в термосе. Пока он разливал кофе, все принялись за еду.
– Недурно, – произнес Федман Кассад. – Где это вы раздобыли ростбиф?
– Холодильник битком набит всякой снедью. Кроме того, в кладовой на корме есть большая морозильная камера.
– Электрическая? – спросил Хет Мастин.
– Нет. С двойными стенками.
Мартин Силен понюхал одну из банок, разыскал на блюде нож и посыпал свой бутерброд крупно порезанными кусками хрена. На глазах у него заблестели слезы.
– Сколько времени обычно уходит, чтобы пересечь море? – спросила Ламия у Консула.
Консул, сосредоточенно разглядывавший свою чашку с горячим кофе, поднял взгляд:
– Простите, не расслышал?
– Я спрашиваю о Травяном море. Сколько времени уходит на дорогу?
– Ночь и половина дня, и мы у гор, – ответил Консул. – При попутном ветре, разумеется.
– Ну, а потом… через горы долго перебираться? – спросил отец Хойт.
– Меньше суток, – ответил Консул.
– Если будет работать канатная дорога, – добавил Кассад.
Консул отхлебнул кофе, обжегся и поморщился.
– Надо думать, будет. Иначе…
– Что иначе? – резко спросила Ламия.
– Иначе, – ответил полковник Кассад, подойдя к открытому окну, – иначе мы застрянем в шестистах километрах от Гробниц Времени и в тысяче – от южных городов.
Консул покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Жрецы Святилища или уж не знаю кто, взявший на себя заботу о нашем паломничестве, позаботились о том, чтобы мы добрались сюда. Я не сомневаюсь, что они позаботятся и о том, чтобы мы прошли оставшуюся часть пути.
Ламия Брон, нахмурившись, скрестила руки на груди.
– Зачем мы нужны им? Как жертвы?
Мартин Силен захохотал и вытащил свою бутылку:
Какие боги ждут кровавой мзды?К какому алтарю ведут телицу,Которая торжественной уздыИ ласковой руки жреца дичится?И что за город, из оправы стенГлядящий ввысь зеницами святынь,Внезапно обезлюдел в час урочный?Он нем навеки, чуждый перемен, —Не скажут площади, мертвей пустынь,Зачем ушла толпа в поход бессрочный.[31]
Ламия Брон сунула руку под тунику и, выхватив лазерный нож величиной не больше мизинца, навела его на поэта.
– Эй ты, говнюк! Ляпнешь еще хоть слово и… клянусь… убью на месте.
Все разом умолкли, в глубокой тишине было слышно лишь поскрипывание колеса. Консул двинулся к Силену. Полковник Кассад тут же оказался за спиной Ламии.
Поэт сделал большой глоток и улыбнулся. Его губы влажно блестели.
– Так строй же свой корабль смерти, – прошептал он. – О, построй его!
Пальцы Ламии побелели от напряжения. Консул стоял теперь буквально вплотную к Силену, не зная, что делать: ему казалось, лазерный луч вот-вот хлестнет его по глазам. Кассад напряженно склонился над Ламией, подобно странной двухметровой тени.
– Мадам, – вдруг произнес Сол Вайнтрауб, сидевший на койке у дальней стены, – может, следует напомнить вам, что здесь находится ребенок?
Ламия взглянула на него. Вайнтрауб устроил для дочки нечто вроде колыбели, поставив на кровать большой ящик, который вынул из стенного шкафа. Потом он пошел ее купать и вернулся в каюту буквально за минуту до того, как поэт разразился цитатой. Теперь он осторожно укладывал ребенка в выложенное мягкими пеленками гнездо.
– Извините, – сказала Ламия и опустила лазер. – Очень уж он меня… разозлил.
Вайнтрауб понимающе кивнул и принялся баюкать ребенка. Мягкое покачивание ветровоза и монотонное громыхание колеса, по-видимому, сделали свое дело: девочка уснула.
– Мы все устали, у всех напряжены нервы, – сказал ученый. – Может быть, лечь где кто может и поспать?
Ламия вздохнула и сунула оружие за пояс.
– Я не засну, – сказала она. – Очень уж здесь все… странно.
Все закивали, соглашаясь с нею. Мартин Силен, не без комфорта устроившийся на широком выступе под кормовым окном, подтянул ноги под себя, сделал еще один глоток и сказал, обращаясь к Вайнтраубу:
– Расскажи нам свою историю, старик.
– В самом деле, расскажите, – поддержал его отец Хойт. Священник выглядел таким изнуренным, что, казалось, вот-вот расстанется с жизнью, но глаза его горели лихорадочным огнем.
– Нам надо выслушать все истории и успеть как следует обдумать их, прежде чем мы прибудем к месту назначения.
Вайнтрауб провел рукой по своей лысине.
– Это скучная история, – начал он. – Я впервые в жизни на Гиперионе. В моей истории нет встреч с чудовищами, героических подвигов. Это рассказ человека, представление которого об эпическом приключении ограничивается выступлением перед классом без конспекта.
– Вот и прекрасно, – сказал Силен. – Нам сейчас очень кстати нечто усыпляющее.
Вайнтрауб вздохнул, поправил очки и погладил свою темную с проседью бороду. Затем он притушил фонарь, висевший над колыбелью, и пересел поближе к центру каюты. Консул убавил свет в остальных лампах и подлил кофе всем желающим. Сол Вайнтрауб говорил медленно, стараясь точно формулировать мысли и тщательно подбирая слова, и вскоре его негромкое повествование слилось с мягким громыханием колеса и поскрипыванием корпуса, сопровождавшими продвижение ветровоза на север.
История ученого:
Горек вкус воды летейской
Сол Вайнтрауб и его жена Сара были счастливы в своем супружестве и до рождения дочери; появление же Рахили превратило их жизнь в самый настоящий рай на земле.
Когда они зачали дитя, Саре было двадцать семь лет, Солу – двадцать девять. О поульсенизации они тогда и не помышляли, ибо это было им не по карману, впрочем, они и без нее надеялись прожить в добром здравии еще по крайней мере лет пятьдесят.
Они оба с самого рождения жили в Мире Барнарда, одном из старейших, но и самых заурядных членов Гегемонии. Барнард входил в состав Сети, но для Сола и Сары это не имело особого значения, поскольку они не могли себе позволить частые путешествия по нуль-Т. Впрочем, они и не испытывали тяги к таким вояжам. Сол недавно отпраздновал десятую годовщину своей работы в колледже Найтенгельзера, где преподавал историю и античную филологию, а также занимался своими собственными исследованиями в области эволюции этики. Колледж Найтенгельзера был невелик – в нем училось менее трех тысяч студентов, но он пользовался прекрасной репутацией и туда стекались молодые люди со всей Сети. Как любили говорить студенты, у колледжа и городка Кроуфорд, в котором он находился, есть лишь один, но очень серьезный недостаток: они представляют собой островок цивилизации в безбрежном океане кукурузы. И в самом деле: колледж находился на расстоянии трех тысяч километров от столицы планеты, Буссарда, и после терраформирования все это пространство было отдано под сельскохозяйственные угодья. Здесь не было лесов, которые можно было бы рубить, не было холмов, на которые можно было бы взбираться, не было гор, которые нарушали бы однообразие кукурузных, бобовых, кукурузных, пшеничных, кукурузных, рисовых и снова кукурузных полей. Поэт-авангардист Салмад Брюи, недолгое время преподававший в колледже и уволенный незадолго до восстания Гленнон-Хайта, после возвращения на Возрождение-Вектор рассказывал друзьям, что Кроуфордский округ, расположенный на Южном Синзере Мира Барнарда, есть не что иное, как Восьмой Круг Запустения крохотного прыща на заднице Мироздания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});