2. Назначить сенаторскую ревизию для всестороннего исследования управления, командования, быта и причин, вызвавших в Крыму смуту, и для установления виновников ее.
3. Предать всех, вызвавших своими действиями смуту и руководивших ею, военно-окружному суду, невзирая на чин и положение»[[264] ].
Между тем Орлов, запутавшийся окончательно, предпринимал уже в Ставке при посредничестве известного эс-эра Баткина некоторые шаги с целью подготовить себе путь отступления… 10 февраля он подчинился приказу и вышел с отрядом на фронт. Слащов, вопреки приказанию Шиллинга – расформировать отряд, распределив его по частям корпуса, – сохранил его в виде отдельной части, проявляя и к ней, и к Орлову исключительное внимание. Содружество их продолжалось недолго: 3 марта Орлов самовольно снял отряд с фронта и повел его в Симферополь. Посланные вслед Слащовым части огнем рассеяли отряд. Орлов с несколькими человеками бежал в горы – на этот раз окончательно.
Крымские события порождали множество самых нелепых слухов, волнуя общественность, и отражались неблагоприятно на фронте. Непонимание происходящего было настолько велико, что первое время орловское выступление было взято под покровительство кубанской самостийной печатью и «Утром Юга», которые видели в нем «движение чисто политическое – восстание революционного офицерства против правых генералов…». Потом они были весьма смущены.
Я не соглашался сменить Шиллинга[[265] ] не только потому, чтобы не дать удовлетворения офицерской фронде, но и по другой причине: кавказский фронт катился к морю, назревала эвакуация. Управление и штаб генерала Шиллинга сами собой упразднялись с переездом в Крым главнокомандующего…
Во всяком случае, как показало ближайшее время, положение в Крыму не было так безнадежно, как оно представлялось участникам описанных выше событий. Крым был сохранен, хотя и не улеглось поднятое там волнение.
Брожение во флоте продолжалось.
Генерал Шиллинг, сместив Ненюкова, назначил временно командующим флотом прибывшего из Константинополя адмирала Саблина. Когда в Севастополь прибыл новый командующий адмирал Герасимов, Саблин отказался сдать ему должность. Прошло несколько дней, пока сношениями с Феодосией, где пребывал Шиллинг, и со Ставкой не ликвидировано было это новое выступление. Саблин перешел на пароход «Великий князь Александр Михайлович», где имел местопребывание и барон Врангель. Бубнов уехал в Константинополь, но его кружок продолжал работать, не стесняясь даже посвящать адмирала Герасимова в свои предположения о перевороте. Под влиянием этих обстоятельств Герасимов счел себя вынужденным посоветовать генералу Врангелю «на время уехать, так как около его имени творятся здесь в Севастополе легенды и идет пропаганда против главного командования». Барон ответил ему, что «подумает об его словах»[[266] ].
В 20-х числах февраля генерал Хольмэн имел разговор со мною:
– Ваше превосходительство, вы предполагаете дать какое-нибудь назначение генералу Врангелю или нет?
– Нет.
– В таком случае, может быть, лучше будет посоветовать ему уехать?
– Да, это было бы лучше.
В результате этого разговора Хольмэн написал письмо барону Врангелю в тоне исключительно доброжелательном:
«…Я глубоко уверен, что Ваш разрыв с генералом Деникиным явился следствием того, что Вы, как это часто бывает с искренними патриотами во время смуты, недостаточно поняли друг друга.
При таких отношениях служить вместе бывает слишком тяжело.
Мне причинило глубокую боль просить Вас оставить Крым, так как, искренне веря в Ваши лучшие намерения и преданность Родине, я все же счел правильным и полезным для настоящего положения просить Вас сделать это».
Генерал Врангель излагает этот эпизод так: английский адмирал Сеймур, находившийся в Севастополе, от имени генерала Хольмэна передал ему мое «требование оставить пределы России».
Врангель выехал в Константинополь, предварительно отправив мне с нарочным обличительное письмо. Все существенное из него мною приведено было дословно в соответствующих главах. Остается дополнить лишь немногое:
Про меня генерал Врангель говорил:
«Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее, в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж…
Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а лишь о сохранении власти…»
Про себя барон говорил:
«Русское общество стало прозревать… Все громче и громче… назывались имена начальников, имя которых среди всеобщего падения нравов оставалось незапятнанным… Армия и общество… во мне увидели человека, способного дать то, чего жаждали все…»
Наконец, про армию:
«Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, – такая армия не могла создать Россию…»
Вероятно, такое широкое обобщение впоследствии сочтено было не отвечающим политическому моменту. Ибо со вступлением генерала Врангеля на пост главнокомандующего все старшие начальники остались на своих местах[[267] ], были награждены чинами, орденами и титулами. А через год в Константинополе в официальном опровержении приписанных ему корреспондентом «Последних новостей» слов барон заявил: «Я никогда не говорил и не мог говорить, что Белое движение требует каких-то оправданий, что „наследие Деникина – разрозненные банды“. Я два года провел в армии генерала Деникина, сам к этим „бандам“ принадлежал, во главе этих „банд“ оставался в Крыму и им обязан всем, что нами сделано…»
Сначала с парохода «Великий князь Александр Михайлович» в Севастополе, потом из посольского дома в Константинополе, где остановился генерал Врангель, копии памфлета распространялись сотнями и тысячами экземпляров – по Крыму, в армии, за границей. Распространялись усердно и всякими способами.
В Константинополе, например, «генералы Врангель и Шатилов, – пишет одесский журналист С. Штерн, – зная, что я еду в Париж и связан с тамошними литературными и политическими кругами, детально изложили мне историю взаимоотношений Врангеля и Деникина. Запись беседы с генералом Шатиловым у меня сохранилась, но воспроизводить ее нет смысла, так как сообщенное генералом Шатиловым совпадает с сущностью опубликованного впоследствии письма Врангеля к Деникину»[[268] ].
И после моего отъезда из России письмо это печаталось и рассылалось в войсковые части. В дело агитации вовлечена была и церковь. Один из наиболее активных деятелей предполагавшегося переворота, епископ Вениамин, ставший после моего ухода протопресвитером военного и морского духовенства, рассылал в полки проповедников, которые порочили имя ушедшего главнокомандующего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});