— Это и в самом деле все?
— Клянусь честью! Мишель выдумала эту историю с ребенком, который должен появиться на свет, чтобы я на ней женился. А я, как вы знаете, не считаю себя вправе жениться на ком бы то ни было — тем более на Мишель Тилорье, которая мне никогда не нравилась.
Барон вскочил и нервно зашагал по комнате. Наконец он остановился перед Лаурой, нагнулся к ней и заглянул в глаза:
— Вы верите мне? Конечно же, она ему верила! У Лауры стало так легко на душе, что она была готова петь и танцевать от радости. Она заглянула в эти любимые ореховые глаза и внезапно в их глубине увидела другое лицо — нежное, встревоженное, опечаленное…
— Да, я вам верю, но первой этот рассказ должна была бы услышать Мари! Я уверена, что, отказавшись бежать с вами, она намеренно принесла себя в жертву. Этой девице захотелось освободиться от нее, — с гневом добавила Лаура, — и Мари освободила ей путь. Ей и ее несуществующему ребенку!
— Вы правы, Мари должна узнать правду. И как можно скорее. Мы должны, вернуть ей желание сражаться.
— Прежде всего ее необходимо освободить из тюрьмы! Что вы сделали для этого, пока я ездила в Лувр?
Бац бросил на нее такой взгляд, что молодой женщине стало не по себе.
— Я виделся с Люлье, одним из моих друзей. Он прокурор-синдик Коммуны. Люлье пообещал мне сделать все, что в его силах.
И прокурор-синдик сдержал свое обещание. Два дня спустя Мари выпустили из Сент-Пелажи, обязав не покидать Париж. Она должна была жить в своей квартире на улице Менар, где за ней было удобнее наблюдать.
— Я не сумел добиться большего, — объяснил Люлье. — У меня такое впечатление, что сам Робеспьер заинтересовался Мари Гранмезон, так как видит в ней самый простой способ добраться до вас. Вы, дорогой Бац, ему в высшей степени опротивели!
— Другими словами, Мари должна сыграть роль приманки?
— Совершенно верно, — вздохнул Люлье. — Я вам не советую приближаться к этому дому. Будьте довольны тем, что Мари сменила страшную тюрьму на комфортабельный особняк.
— Вы правы, и я никогда не смогу как следует отблагодарить вас. Но мне не нравится, что Мари там одна. Не могли бы вы добиться того, чтобы ее горничной Николь и Бире-Тиссо разрешили жить в доме?
— Против них нет никаких обвинений, не думаю, чтобы с этим возникли сложности… Но вы не должны даже писать ей! Самая невинная записка может навести на ваш след. Помните, что в этой истории я тоже рискую головой. Итак, вы даете мне слово?
— Разумеется.
— Благодарю вас. Да, чуть было не забыл! Я приказал арестовать Майяра за превышение полномочий. Тюрьма пойдет ему на пользу, пусть даже он не останется там надолго. И потом подумал, что это доставит вам удовольствие…
А в это время Шабо купался в счастье. Его свадьба была назначена на 14 октября — или 5 вандемьера. За несколько дней до этого радостного события он поднялся на трибуну в Якобинском клубе, чтобы объявить о предстоящем бракосочетании и пригласить собравшихся присутствовать на церемонии и на гражданском банкете.
— Я предупреждаю, что ни один священник не испортит моей свадьбы! — раздавался его громовой голос. — Все документы будут оформлены в муниципалитете. Приглашенные должны прийти к восьми часам, чтобы к девяти все было закончено, потому что я намерен быть на очередном заседании. Жена сказала мне, что перестанет любить меня, если узнает, что я пропускаю заседания в Якобинском клубе или в Конвенте.
Эта исполненная благонадежности речь была встречена гробовым молчанием, которое не сулило ничего хорошего. Дело в том, что перед тем как пригласить гостей на свадьбу, бывший монах не нашел ничего лучше, как объявить о сумме приданого, которое дают за его невестой. Двести тысяч ливров! Нищий станет богачом! Он сразу нажил себе новых врагов — особенно после того, как тут же завел свою обычную песню о достойном гражданине без страха и упрека, бедном, но честном.
Тем не менее некоторые якобинцы, прельщенные перспективой банкета, решили присутствовать на этом странном бракосочетании монаха-расстриги и австрийской миллионерши.
14 октября, после краткой гражданской церемонии, все отправились в особняк Фреев, где и начался пир…
Делоне и Жюльен Тулузский были в числе приглашенных. Бац прислал молодоженам подарок, но на свадьбу не пришел — «болезнь отца» стала предлогом для его срочного отъезда в Гасконь. Его присутствие было необязательно: решающий удар, согласно заранее продуманному плану, должен был быть нанесен без него.
После сытного обеда Делоне отвел новобрачного в сторону и предложил ему новое прибыльное дело. Речь шла о поддержке в Конвенте идеи ликвидации сорока тысяч акций «Индийской компании». Делоне объяснил, что собирается внести это предложение по приказу де Баца, а барон всегда чувствует, где пахнет прибылью.
«Индийская компания» была создана еще в 1717 году и прекратила свое существование в 1769-м в связи с Семилетней войной. В 1785 году компанию возродил Людовик XVI, но на совершенно новых условиях. Компания стала сугубо коммерческой организацией, не наделенной ни военными, ни политическими полномочиями. Освобожденная от военного бремени и получившая на семь лет монополию на торговлю со всеми странами, расположенными за мысом Доброй Надежды, «Индийская компания» процветала. Бац, его друг д'Эпремениль и аббат д'Эспаньяк являлись основными держателями акций. Разумеется, с началом революции компания потеряла свои привилегии, но все же продолжала приносить прибыль.
— Мы могли бы получить огромные деньги, — говорил Делоне. — Особенно ты. Тебе ведь, очевидно, не слишком приятно входить в этот дом на правах бедного родственника. А на этом деле ты мог бы при нашей поддержке разбогатеть по-настоящему.
— Я ничего лучшего и не желаю. Но все-таки мне непонятно, как тут можно разбогатеть?
— Нет ничего проще, Я сейчас тебе все объясню. Я предложу ликвидировать компанию, это вызовет ужас у пайщиков и руководства. Акции резко упадут, и Бац с Бенуа скупят их по бросовой цене. Затем мы предложим компаний два варианта постановления — Один будет более мягким, второй более жестким — и скажем: «Выбирайте! За выгодный для вас проект надо заплатить столько-то!» Разумеется, они выберут нужный нам вариант, и. мы получим свою прибыль. Как видишь, схема очень простая.
Как только с Шабо начинали говорить о деньгах, он становился на удивление сообразительным. Он ухватился за идею обеими руками, объявил, что он тоже «в деле», и отправился к своей восхитительной Леопольдине, поскольку теперь наконец мог по праву занять место в ее позолоченной кровати. Но Шабо не знал, что в тот же день в Якобинском клубе, куда он, разумеется, не вернулся, Эбер, ядовитый редактор «Папаши Дюшена», жестоко высмеивая его, пустил в обиход прозвище «Австриячка Шабо».