Вот и пришла к нам беда нежданно, негаданно!
С беспощадной ясностью чувствуем, как далеко мы от своих и как необходима нам помощь.
Придётся расстаться с рекою.
Не слишком ли дорого взяла с нас Мая за отрезок в несколько километров пути от Эдягу-Чайдаха? Но это последняя дань. Теперь у нас иная цель — спасти больного. Сделаем носилки для Василия Николаевича и увезём его на оленях. Хорошо, что с нами Улукиткан.
Мы развязали верёвки на плоту, стащили на берег груз. Его оказалось слишком много, и половины не поднять на оленях, тем более, что четыре самых крупных быка посменно будут везти носилки с Василием Николаевичем. Придётся бросить палатки, спальные мешки, часть личных вещей, возьмём только необходимое для пути через Чагар до устья Шевли, где базируется наша топографическая партия.
Ждём стариков. Они вот-вот должны появиться. Трофим стружит шесты для носилок, я готовлю завтрак. Уже давно день. Начинается дождь.
— Не случилось ли чего со стариками? — беспокоится Василий Николаевич.
Неведение становится тягостным. Беру карабин, отправляюсь искать проводников. Погода мерзкая. На горы ложится темень туч. С востока из-за отрогов доносится смутный рокот далёких разрядов. Тайга молчит. Мелкий дождь сыплется редко и однообразно.
Нахожу тропу, свежепроторенную по густому брусничнику. Она выводит меня на верх стрелки, и тут я натыкаюсь на странное зрелище: мох утоптан, залит кровью, для чего-то кололи лучину, и на земле лежат обрезки тонких ремешков. Я не задерживаюсь, старики всё объяснят. Спешу дальше. Тропка сворачивает влево и убегает по стланику на юг. Иду по ней километр, два.
Вижу, впереди стоит олень, обрадовался -- где-то близко стоянка. Подхожу ближе. Узнаю Баюткана. Удивляюсь: почему он вдруг стал таким покорным? И тут только замечаю, что у него сломана передняя нога. Он держит её высоко, беспрерывно вздрагивая всем телом от боли. Проводники обложили рану лучинками, перевязали ремешками.
А где же другие олени? Почему нет их следов? Спешу дальше. Никого нет. Куда идут проводники? Кругом ягельные поляны, много дров, тут бы и ночевать им! А предчувствие чего-то недоброго растёт. Наконец, тропка выводит меня на кромку правобережных скал, протянувшихся далеко по-над рекою, и уходит дальше по чаще, оставив позади кормистые места.
— Ушли! — вырывается у меня вместе с отчаянием, и я безвольно опускаюсь на колоду.
Не могу уяснить, как это случилось. Какая обида угнала стариков от нас? Ведь с ними же нет ни крошки хлеба, ни посуды, ни постели! А может — и спичек. Нет, это непостижимо уму!
Слышу позади шорох — моим следом идёт Баюткан, со сломанною ногой. Он подходит ко мне совсем присмиревший. Я отворачиваюсь, нет сил видеть его ужасные глаза, переполненные болью. В них боязнь остаться брошенным в гнетущей тишине мокрого леса.
Я тороплюсь к своим. Следом скачет на трёх ногах Баюткан. Он не поспевает за мною, отстаёт.
Голова не способна соображать. Бегу…
Меня встречает взволнованный Трофим.
— У Василия отнялась левая рука.
— И у меня не лучше новость: проводники ушли от нас.
— С чего бы это они? Вещи-то их тут.
— И всё-таки ушли.
Василий Николаевич, увидев меня без проводников, встревожился.
— Где Улукиткан?
— Ты только не волнуйся, проводники ушли ниже, наверное, там дождутся нас.
Он не может осмыслить мои слова. Его лицо вытягивается. На щеках появляются желтоватые круги; голова беспомощно откидывается назад.
— Нет, нет, ты обманываешь! Что же вы теперь будете делать со мною? — спрашивает он дрогнувшим голосом.
Вижу, Трофим присаживается к нему, обнимает его голову, прижимает к своей груди.
— Успокойся, Василий… Клянусь, мы до конца не бросим друг друга, и что бы ни случилось — останемся вместе. Ты веришь мне?
Василий молчит, переполненный ожиданием чего-то ужасного.
— Это всё пройдёт, — утешает его Трофим. — Может, распогодится, нас найдёт самолёт, помогут выбраться.
Более часа мы массируем ему руки и ноги. Другого ничего не можем придумать. Вся надежда на крепкий организм больного. Он ещё сможет вернуть нам Василия.
Подтаскиваем его поближе к костру и тут обнаруживаем, что и правая рука ему плохо повинуется: пальцы работают, а поднести к губам ложку не может. Перед нами не человек, а живой обрубок.
Откуда навалилось на нас столько бед?!
Я кормлю больного с рук. Его рот непривычно ловит тёплую лепёшку, куски горячего мяса, долго жуёт. Пища застревает в горле, он тяжело дышит. Непрошеные слёзы затуманивают глаза, падают с ресниц калёными каплями на мою руку.
Трофим помогает мне, а сам прячет глаза, давится тяжёлыми глотками. И кажется, сейчас у него эта человеческая боль за друга выплеснется наружу.
Вот-вот вечер накроет ущелье. Посветлевшее небо кропит тайгу остатками дождя. Решаем плыть, да и нет другого выхода. Видно, не суждено нам уйти от Маи. Загружаем плот, укладываем беспомощного Василия и отталкиваемся от негостеприимного берега. Видим, из чащи выходит Баюткан, провожает нас грустными глазами. Он не понимает, почему люди бросили его…
За правобережными скалами, протянувшимися на много километров, проводников нет. Река сворачивает влево. Закатные лучи бледными полосами прорезают высокое небо. За поворотом встречается первая шивера. Василий Николаевич тревожно прислушивается к рёву. Малейшая опасность теперь кажется ему гибелью.
Прибиваемся к первой таежке, быстро организуем ночёвку. Трофим остаётся с Василием Николаевичем, а я иду искать проводников.
Их нигде нет — они ушли от реки. Но почему не дождались нас, не взяли свои вещи, продукты. У них нет даже куска брезента, чтобы укрыться от непогоды. Бедные старики, сколько мучений им придётся претерпеть!
Ночью у Василия Николаевича неожиданно поднялась температура. Он сразу ослаб. Мы с Трофимом дежурим. Все трое не спим. Горит костёр. Что сказать больному, чем утешить его?
Теперь ясно — ему скоро не подняться на ноги, да и поднимется ли вообще? Надо как можно скорее передать его врачам. Мы должны торопиться!
Покидаем стоянку. Мысли о проводниках отступают от нас, теперь уж не встретиться с ними. Василий Николаевич просит устроить его на плоту повыше, чтобы видеть путь. Бойку и Кучума на этот раз привязываем к грузу.
Синеву обширного неба пронизывают лучи солнца. Путь зорко караулит кормовщик, и его властный окрик «бей вправо», «бей влево» далеко разносит звонкое эхо. Теперь, когда с нами больной Василий Николаевич, наши глаза становятся острее, руки сильнее и воля крепче.
Каменная пасть ущелья заглатывает плот. Над нами остаётся лоскут неба, повисший на конусах гигантских скал. На угрюмых «лицах» гранитных сторожей ещё лежит ночная прохлада.
Ворчливая река несёт наше расшатанное судёнышко дальше. В ущелье нет тишины. Мая, пытаясь спрямить своё русло, подобно гигантскому жёрнову, день за днём, год за годом перемалывает камни и плоды своей работы уносит вниз в виде песка и гальки. Подточенные скалы рушатся, пытаясь запрудить реку, и тут-то, у каменной свалки, и зарождается нескончаемый грохот воды, потрясающий ущелье. За миллионы лет Мая сумела зарыться глубоко в материк, отполировать отвесные берега, воздвигнула на пути сказочные чертоги из мрамора.
Василия Николаевича тревожит малейший всплеск, скрип плота, даже крик птицы. Глаза ищут у каждого поворота, у каждого камня опасность, а если что замечают, по его загрубевшему лицу расплываются бледные пятна, ворот телогрейки кажется тесным, он вытягивает шею, точно хочет проглотить застрявший в горле комок, и с напряжённостью ждёт развязки. Когда же плот минует опасность, Василий Николаевич впадает в короткое забытьё, затем начинает одной рукой крутить цигарку, но бумага рвётся, махорка просыпается.
— Покурить бы, — просит он, и я на минуту присаживаюсь к нему.
— Что ты сторожишь, Василий, сам себя пугаешь? Уснул бы, — говорю я, закручивая ему «"козью ножку».
— Боязно мне, понимаешь, в воду опрокинет, без ног, без рук — чем отбиваться?
— Не опрокинет, вода большая, может, сегодня вынесет до устья, отправим тебя в больницу.
— Мне теперь не жить. Хуже некуда…
— Не отчаивайся, ещё походим по тайге!
— Так думаешь? — и на его лице готовность поверить моим словам.
— Нос вправо! — гремит голос кормовщика, подхваченный пробудившимися скалами.
Я вскакиваю, хватаюсь руками за весло. У Василия Николаевича изо рта выпадает цигарка…
Где-то близко крутой спад реки. За первой грядой бурунов ничего не видно. Неужели порог? Мысли не поспевают за событиями. Мы у края. Плот подхватывает тугой поток воды и со всего разбега набрасывает на валун.
Толчком меня сбивает с ног. Я теряю весло. Взбунтовавшиеся волны поднимают правый борт плота. В последний момент, сваливаясь в воду, я пытаюсь поймать Василия, но руки скользят мимо.