Читать интересную книгу Все тёлки мимо - Джастин Халперн

Но меня осенило: клад надо зарыть в землю, по обычаю тысяч моих предшественников-воров. Я шмыгнул в дом, схватил несколько газет, взял в сарае лопату и начал копать в углу заднего двора. Потом собрал все разрозненные листки и бережно положил в яму, словно сажал семечко, которое прорастет и обеспечит фруктами всю мою семью. Накрыл картинки газетами, сверху закидал землей.

Шли часы. Я сидел перед телевизором, гадая, что произошло на тренировке, звонил ли тренер папе… Но больше всего меня волновало, что же я увижу на припрятанных листках. Я наспех пересмотрел их, но они требовали внимательного изучения, дотошности сыщика, который рассматривает улики.

Наконец вернулся с работы папа, поставил портфель на пол:

– Ну, как тренировка?

– Хорошо. А что? Тебе сказали, что плохо? – сказал я, стараясь не терять самообладания.

– Сын, я не хочу тебя обидеть, но ты играешь в "Малой лиге". А не в "Янки", блин. Мне про ваши подвиги каждый день не докладывают.

Я лег спать, но мог думать только о страничках, припрятанных в яме. Они мне дорого достались, и я твердо решил насладиться тем, ради чего столько выстрадал. Посреди ночи я проснулся и, еще не раскрывая глаз, подумал: "Порнуха!" Вскочил, не одеваясь, проскользнул в гостиную и, через черный ход, во двор. Пошел в сарай, взял лопату, отыскал в лунном свете свой свежий раскоп, вонзил лопату в землю, начал рыть. Плечи ныли, но я не бросал работу.

– Сын. Какого хрена ты там делаешь?

Я заорал, уронил лопату, развернулся. Передо мной стоял папа в халате, держа кружку с горячим пуншем.

– Господи, пап, я прямо испугался, – выпалил я, начисто забыв, что надо бы как-то отмазаться.

Папа щелкнул фонариком, посветил мне в глаза, провел лучом по моей фигуре.

– А ну-ка, объясни немедленно, будь так добр, почему ты в одних трусах копаешь яму на моем дворе. В полчетвертого утра, бля!

Выкручиваться было бы бесполезно. Я вздохнул в знак капитуляции и выложил папе все с начала до конца: поход в каньон, находка, бегство от бомжей, клад.

Папа ненадолго задумался, переваривая всю эту информацию. А потом тихо произнес:

– Ну ладно, давай договоримся.

Спокойно, но твердо он поручил мне убрать всю эту порнуху с его двора и немедленно закидать яму землей. На следующий день, продолжал он, я отнесу журнальные страницы назад ко входу в каньон и там их оставлю.

– А почему нельзя просто выкинуть их на помойку? Я не хочу возвращаться в каньон, – запротестовал я.

– Не дури. Кто-то потратил массу времени на эту хрень, собирал коллекцию. А если я выкину твою коллекцию бейсбольных карточек? Нельзя так с людьми обходиться.

Я кивнул. Аналогия с бейсбольными карточками была мне понятна. Во мне проснулась совесть: у этих дядек и так почти ничего нет, а я пришел и стырил то, чем они, наверно, больше всего дорожат. Я наклонился, вытащил из ямы пачку, присыпанную землей.

– Ты сердишься? – спросил я, подбирая с земли лопату.

– Не-а. Насколько я помню, это еще не самая дурацкая твоя выходка. В хит-парад идиотизма не попадет. Но я должен объяснить тебе кое-что важное.

Я перестал работать лопатой, поднял глаза на папу. Он показал рукой на горку грязных страниц.

– У тебя никогда не будет женщины с такой внешностью. Усек?

Я кивнул.

– Хорошо, – папа развернулся, пошел к дому. Но скоро оглянулся: – А женщины не будут трахаться с тобой во всяких таких безумных позах. Понял? Реальные женщины выглядят иначе. И не трахаются как безумные. Вот какой вывод ты должен сделать из этого приключения, понял?

– Понял.

– Иди к себе. Яму забросаешь землей завтра. А то вдруг соседи тебя увидят, подумают – спятил пацан.

Я поставил лопату к стене и побрел за папой в дом.

Папа сел в свое кресло, включил настольную лампу.

– Пап, это каньон меня пугал. И поэтому я туда спустился. Чтобы больше не пугаться, – сознался я после недолгой паузы.

– Сын, ты у нас немножко пугливый. Но это ничего. Не казнись. Не думай, будто в тебе нет ни капли храбрости. Ты просто включаешь свою храбрость только в особых случаях, с большим разбором. И это по-своему хорошо.

Папа сделал большой глоток пунша.

– Ты сейчас ляжешь спать? – спросил я.

– Я – нет, но ты ляжешь, – папа выключил свет, и ночной покой разлился по комнате вместе с темнотой. – А я попробую урвать хоть минутку уединения… фу ты черт…

Иногда надо, чтобы тебя насильно столкнули с трамплина в воду

Первые два года в старшей школе у меня была одна забота – как бы раствориться в толпе. Моим образцом для подражания были некоторые участники Saturday Night Live [3] – ну, знаете, вроде и не заняты ни в одном скетче, но в финале все равно раскланиваются, лучезарно улыбаясь, подзаряжаются от аплодисментов. Наверно, вы уже подумали, что я начисто лишен честолюбия. Да нет, я, как всякий типичный подросток, мечтал: вот перейду в старшую школу и стану душой общества. Но до меня вскоре дошло: задача почти невыполнимая. Дело было так: мы с моим закадычным другом Аароном пришли на вечеринку. И первый же гость, едва увидев нас, оторвался от банки с пивом и заорал, перекрикивая Тупака Шакура из своего бумбокса: "А вы что тут делаете, пидорасы?" Заорал с искренним недоумением – все равно как при виде обезьян за рулем автопогрузчиков.

Вскоре я уразумел, что две с половиной тысячи моих однокашников по старшей школе Пойнт-Ломы делятся на три категории: всеобщие кумиры, всеобщие изгои и "все остальные". Уже на второй неделе учебы в девятом классе я счел, что принадлежать к третьей категории очень даже неплохо. Оно, конечно, кумиров зовут на вечеринки, и девушки им охотно дрочат. Но мне было важнее не попасть в ряды изгоев – неохота стать жертвой травли.

Чтобы сойти за "такого как все", главное – привлекать к себе минимум внимания. Каждый день я обедал с горсткой друзей в гуманитарном корпусе (крутые ребята обедали во внутреннем дворе, ботаны – в театральном корпусе). Учился я хорошо, но не настолько блестяще, чтобы одноклассники это подмечали. На уроках высказывался так редко, что в десятом классе историк отвел меня в сторонку и, выговаривая слова громко и четко – точно обращаясь к иностранцу, – спросил: "Вы хорошо знаете английский язык?" Правда, я отличался в бейсболе – был очень неплохим питчером. Но почти все мои одноклассники не интересовались школьным бейсболом, на матчах не бывали. Выходные я проводил в своей компании: вместо того чтобы ходить на вечеринки, мы с Аароном и еще парой друзей собирались у кого-нибудь дома, заказывали пиццу и смотрели фильмы восьмидесятых. Так миновало два года. Когда я перешел в одиннадцатый класс, в моей жизни еще не было ни одного свидания. И даже ни одного поцелуя. Зато старшеклассники, считавшиеся школьной элитой, меня не трогали. Я был вполне доволен своим положением.

Мое тихое размеренное существование не нравилось только одному человеку – моему отцу.

– Вы так уставились на телевизор, словно вдуть ему хотите, – сказал он нам с Аароном однажды в пятницу, когда мы смотрели "Крепкий орешек".

– Э-э-э… да нет, не хотим, – пискнул я.

– Спасибо за разъяснения, командор, – сказал папа, прошел к бару черного дерева, стоявшему рядом с телевизором, налил себе бурбона. – Мне лично наплевать и растереть, но все-таки я вам скажу: пойти погулять, выпить пивка и пощупать девчонок – еще не самый страшный грех. – Так он сказал и удалился в свою комнату.

Я потянулся за новым куском пиццы и снова сосредоточился на Брюсе Уиллисе. В тот момент он выдергивал из ступней осколки битого стекла.

– Твой папа прав. Мы должны бывать на вечеринках, – сказал Аарон.

– Нас же не приглашают, – ответил я, схватил пульт и прибавил громкость.

Все тот же вечный спор. Мы с Аароном уже одиннадцатиклассники, но ни он, ни я не бывали на вечеринках, если не считать той, в девятом классе, где нас облили презрением. Иногда Аарон начинал меня убеждать: "Пошли на вечеринку… Давай на дискотеку". Но у меня в голове, так сказать, зажигалось табло: "Прошло 71/2 дней с последнего раза, когда тебя унижали". И я говорил себе: "Не допущу, чтобы эта цифра обнулилась". Я же видел, что случалось с моими одноклассниками-ботанами, когда они пытались втереться в недружелюбные компании. Одного повалили на пол и держали за руки и ноги, пока некий остряк малевал на его лице пенисы. Несмываемым маркером. С другого стащили штаны на физре, в присутствии всего класса. И, поскольку со мной ничего подобного никогда не происходило, я внушил себе, что меня абсолютно устраивает мой стиль жизни.

Строго говоря, я так ловко навешал себе лапши на уши, что в шестнадцать лет пошел сдавать на права лишь под чудовищным нажимом родителей. Почти всякий подросток ждет не дождется дня, когда сможет сесть за руль и поехать с друзьями на вечеринку… или припарковаться в укромном уголке и обнять девушку. Но у меня мысль о водительских правах как-то не вызывала радостного трепета. До школы меньше мили, друзья живут еще ближе. Во все места, где я бываю регулярно, легко дойти пешком! В общем, водительские права казались мне каким-то бесполезным трофеем, который нужно завоевывать нечеловеческими усилиями. И все-таки когда родители меня доняли, я раскрыл телефонную книгу на разделе "Автошколы" и выбрал ближайшую. Курс из шести двухчасовых занятий, раз в неделю. Со мной занимался худющий парень лет двадцати пяти, остриженный под ноль (кожа на его черепе вечно лупилась от солнца). Пахло от него, как от полного мешка марихуаны. Учился я на светло-буром "ниссане" середины восьмидесятых, на который поставили дополнительный тормоз у пассажирского места. Инструктор был чувак с юмором: без всякой необходимости давил на тормоз и, хрипло хихикая, объявлял радостным голосом: "Ты это, типа, деловой такой, король асфальта, а я как нажал на тормоз, ты сразу, типа, 'Ой, чтой-то?'". На одном уроке он заставил меня отвезти его "тут, к одному приятелю" и дожидаться тридцать минут у какого-то дома. Наконец он появился, но такой укуренный, что не мог вспомнить обратную дорогу к автошколе. В тот день мы сорок минут блуждали по городу наугад, а он рассказывал мне про свою главную цель в жизни – доказать, что люди и морские львы могут мирно уживаться на одном пляже. План у него был незамысловатый: "Я, типа, съем несколько рыбок так, чтобы львы видели, и они поймут, что мы тоже любим рыбу, улавливаешь, нет?"