Чтобы получить звание летчика, перед Сент-Экзюпери оставались открытыми два пути: либо записаться на лишний год на сверхсрочную службу (это, конечно, его не устраивает: за два месяца он уже успел возненавидеть солдатчину, «от которой ни черта толку... только тупеешь, и тебя ругает всяк, кому не лень»), либо просить о своем переводе в Марокко, где в авиачастях еще производится обучение летному делу. Антуан открывает третий путь. Для него опять же нужны деньги – и на этот раз сразу значительная сумма.
Но за чем дело стало? У Тонио есть любящая и горячо любимая мать. Мало того, что она ежемесячно присылает ему пятьсот франков на расходы, теперь она должна достать две тысячи франков, Именно достать, потому что денег у нее в обрез. Эти две тысячи франков нужно уплатить за обучение у гражданских летчиков-первые самолеты гражданской авиации летают через Страсбург.
В 1921 году на самом дальнем краю летного поля 2-го авиационного полка в Нейдорфе под Страсбургом примостился старый, залатанный брезентовый ангар военного времени. Здесь закладывалась основа одного из первых аэропортов гражданской авиации.
Первая линия связала Париж с Лондоном, вторая-Тулузу с Касабланкой, третья-Париж с Бухарестом. На этой-то линии Страсбург (Нейдорф) и был первым этапом. Летчики и механики, знавшие друг друга по боевым эскадрильям, вновь встречались на аэродромах, оборудованных на скорую руку. Они уже не могли себе представить жизнь без полетов, вдали от крылатых машин. Но самое удивительное 'то, что нашлись и пассажиры! Мужчины и женщины, никогда прежде не отрывавшиеся от земли, наперебой шли к ним, чтобы лететь в Париж, Прагу, Бухарест, Касабланку. И на каком самолете! Это был двухместный «Сальмсон», который во время войны использовали для разведки и корректирования огня артиллерии. Пилот помещался перед крыльями, у мотора. Позади, отделенные от него баком для горючего,-пассажиры. Брали не больше двух, да и то они не должны были быть чересчур толстыми. Они умещались на прежнем месте наблюдателя – для этого попросту сняли пулеметную турель.
В тесных шлемах, в защитных очках, открытые ветру и дождю, с путавшимся в ногах портфелем или чемоданчиком, они стоически и гордо путешествовали, подавляя страх упасть на землю. И страх этот был вполне основательным. Количество аварий было столь велико, что если бы это происходило сегодня, авиакомпании прогорели бы немедленно. Говорить о катастрофах было запрещено, пресса о них умалчивала. Аварии объяснялись прежде всего неприспособленностью самолетов к новому назначению. Перегруженные, неустойчивые, без радио, самолеты вылетали в рейс над Вогезами, Карпатами, Пиренеями, не имея никаких сведений об ожидающей их в пути погоде, и тем не менее они никогда не поворачивали обратно. Их вели пилоты, бывавшие и не в таких переделках. Да и потом... Разве не судьба пилота, думали тогда, рано или поздно разбиться? Да, но пассажиры...
Рассказывали, что однажды пилот такого самолета на линии Тулуза – Касабланка, посадив его после часа борьбы с жестокой бурей, крикнул, обернувшись к пассажирам:
– Вам что, шею свернуть захотелось?
Вот у этих-то пилотов Сент-Экзюпери и решил обучиться летному делу.
Как-то заметив только что приземлившийся самолет, Сент-Экзюпери своей грузной походкой пустился в огромное для него путешествие и из края в край пересек все летное поле. Присев на корточки около возившегося с какой-то неполадкой механика, он завязал с ним разговор.
– А ведь на этих машинах можно было бы научиться летать и получить права, не правда ли?
– Что за вопрос? Ничем мы не хуже! – важно ответил механик.
– А сколько бы это стоило?
– Это надо спросить у директора аэропорта.
Солдат Сент-Экзюпери отправился разыскивать «директора аэропорта», а затем и свое начальство.
Мать вся эта затея не обрадовала – и Антуан пишет ей нежные настойчивые письма:
«...Капитан Билли был со мной очарователен... он вполне одобряет мою мысль получить права гражданского летчика... Так или иначе 9-го, как я полагаю, начнется мое обучение на пулеметчика...»
«...Меня будут учить летать на чрезвычайно тихоходном „Фармане“. На нем специально устанавливают двойное управление, чтобы не пришлось начинать на быстроходных учебных „Сопах“.
Клянусь, вам незачем беспокоиться. Раньше, чем через три недели, я без двойного управления не полечу. А поскольку я и так почти каждый день летаю на военных самолетах – например, сегодня, – то ведь это ничего не меняет.
Вы пишете, чтобы я, зрело не обдумав, не принимал окончательного решения. Клянусь, решение вполне зрелое. Не могу терять ни минуты – отсюда и моя спешка.
Как бы там ни было, начинаю и среду; но хотел бы получить деньги еще во вторник, чтобы не оказаться в неловком, я хочу сказать, некрасивом положении перед авиакомпанией.
Умоляю, мама, не говорить об этом никому и выслать мне деньги. Если хотите, я верну их вам мало-помалу из моего жалованья. Тем более что, как только я стану военным летчиком, у меня будет сотня возможностей пройти конкурс для поступления на офицерские курсы. Вы не откажетесь сделать это еще сегодня, не правда ли, мама? Я буду вам так благодарен».
И вот Антуан уже сжимает ручку учебного самолета с двойным управлением. Он держит слегка вибрирующую ручку и повторяет движение инструктора, сидящего рядом. Учитель подает знак, медленно поднимая руку к небу. Увеличены обороты. Ручка отжата от себя. Машина дрожит. Короткий пробег, и вот она уже отделяется от земли. Ручку – влево, одновременно нажим на левую педаль. Шпиль собора, возвышающийся над крышами, уходит вправо. Весь город поворачивается следом за ним. Теперь ручку на себя, а нога нажимает правую педаль. Самолет наклоняется влево. Левое крыло поднимается, заслоняя город. Внизу – поля и серебряное зеркальце пруда, разнообразие оттенков весенней зелени леса и блистающий под солнцем Рейн. Теперь руки и ноги, повторяя движения инструктора, направляют самолет вниз. Крылья ложатся горизонтально, и за ними открывается новый чудесный вид: голубоватые горы, темные леса – Вогезы.
Самолет плавно приземлился. И ученик чувствует тихую гордость, возникающую в первые минуты полета. В этом ощущении есть что-то физическое, плотское, подобное радости первого обладания. И вместе с тем ощущение такой свободы, точно человек парил в воздухе сам, без помощи машины.
Все летчики из тех, кто наделен «чувством полета», испытали это двойное ощущение в пору, когда самолет не был еще сложным сооружением, воздушным кораблем. Пилот составлял тогда одно целое с машиной. Он чувствовал ее каждым нервом. Ягодицы пилота, особенно чувствительные в полете, были тем прибором, который немедленно сигнализировал о самой страшной беде – потере скорости, и летчик успевал предотвратить штопор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});