минут пешком.
Хотя вещей у нас было немного, Араселио приехал за нами на своем грузовике. Тети остались в Милане со Станиславом – наводить последний лоск к нашему приезду.
Когда мы закрыли за собой дверь и отдали ключ соседке, мама расплакалась. У меня тоже ком стоял в горле. Я хорошо помнила, как мы появились здесь в первый раз, два года назад. Было поздно, и Лео успел уснуть по пути, так что папа нес его на руках. Я держала Филиппо в его черном кожаном футляре. У мамы руки были свободны – она и открыла дверь ключом.
– Эвелина, хочу сообщить тебе, что в этом доме мы будем счастливы, очень счастливы, – громко, не боясь разбудить спавшего на руках Лео, сказал папа и переступил порог.
Он сказал правду, потому что до самого кораблекрушения мы действительно были очень счастливы.
Теперь мы уходили из нашего дома как предатели. Чужие люди придут и побелят стены, в которых папа просверлил дырки для книжных полок. Закрасят дверной косяк, на котором папа, возвращаясь из круиза, отмечал карандашом, как выросли я и Лео.
– Стоило только оставить вас на пять минут, как вы сразу вымахали, – говорил он смеясь.
– No llores, Паломита[1], не плачь, – сказал Араселио, сжав мою руку.
Тетя Мити объяснила мне однажды, что когда он волнуется, то забывает итальянский – на котором и так-то говорит плохо – и переходит на испанский.
Вспомнив, что ему самому пришлось покинуть свой дом совсем без вещей и уехать в чужую страну, где он никого не знал, я постаралась взять себя в руки.
Ехать от Генуи до Милана не так уж долго. А за разговорами время проходит совсем быстро. Лео был в полном восторге от испанско-итальянской тарабарщины Араселио.
– Тетя Мити, а ты хочешь с ним пожениться? – спросил он у нее, когда они въезжали на шоссе.
– Я-то хочешь, чичо. Это она не хочешь. Говорит, хватит два мужчины-адвокаты. Говорит, не хотети уходить от сестра.
– Жалко. Я бы хотел называть тебя дядей.
– Ну и называй, чико. Твоя тетя – mi novia.
Лео рассмеялся:
– Новая? Какая она новая? Она – старая.
– Ну что ты, Леон! Novia на моем языке значить «невеста».
«Сейчас этот гаденыш скажет ему: «Невеста? Старше тебя?» или что-нибудь в этом роде», – с тревогой подумала Коломба.
И прежде чем брат успел открыть рот, выпалила первое, что пришло в голову:
– Араселио, а кто теперь наши соседи? Ты их знаешь?
– No todos, algunos[2]. Дом очень большой. Пять этажей. Без elevador, без лифт то есть. Наверх – ходити ногами.
– А сколько там всего квартир?
– Жди, я считать: восемь ваших – четыре на primero[3] и четыре на segundo этаж. Потом одна квартира очень-очень огромная на terzero этаж, где только кончался большие работы отделка. Джакузи с гидромассаж и сауна, зал для танцы для тысяча гостей и сейф, где я могу помещаться внутри с моя novia – твоя тетя. Много богатый, кто придет там жить.
– Там еще никого нет? – заинтересовался Лео.
– Там они имеют офис. Рабочие говорят, владельщик хотети покупать и делати ремонт все другие квартирас в этот дом.
– Нашу мы не продадим, – заявила Коломба. – Вам стоило таких трудов ее отремонтировать и обставить. И семь остальных тоже. Граф Райнольди хотел, чтобы они были нашими. Ты не знаешь, кто в них живет?
– Ваши жильцы. Они – pobre, бедные, но очень добрые, честные, трудящие. Твоя tia[4], mi novia, говорит, она считать: деньги от семь квартирас – много и можете жить хорошо. Еще один владельщик, el segnor Петрарка, живет на деньги от его шесть квартирас и два магазинос в подвальный этаж. Он художник – работать много, а зарабатывать мало.
– А что он делает?
– Рисует, пишет pinturas[5]. Вообще работать не очень много. Он старый, и у него большой, огромный живот. У него есть секретарь, который тоже готовит еда, – немного странный – и una niña, маленькая девочка, не знаю – дочка или внучка. Ну почти как ты, Паломита.
– Я не маленькая! – возразила Коломба.
– Тебе еще нужна мама, синьорита. И этой девочке с пятый этаж нужна мама. Но мамы там нет, нет синьоры Петрарки.
– А другие дети там есть? – спросил Лео.
– Конечно есть! – ответил Араселио. – Очень много. Бегают, кричают на лестница и во двор. Думаю, больше сто.
– Больше ста? Ты уверен? – засмеялась Коломба. – Пять этажей и больше ста детей? Что у них там, крольчатник, в доме тридцать пять на виа Джиневра?
– Ну может быть, пятьдесят. Или тридцать. Я не очень хорош в математика. Но часто видеть много большие бегать и кричать на лестница и маленькие плакать. Поэтому владельщик третий этаж хотети, чтобы все уходить. Чтобы в доме все тихо и красиво-прекрасно, и продавать очень дорого для богатые люди. Но богатые в вашем доме нет. Богатые не ходят, где дети кричают и где жители с черный кожа. Если только не арабские шейхи с нефть, еще больше богатые, чем они сами.
– С черной кожей? – переспросила я.
Удивительно, что в Милане еще остались какие-то неевропейцы после всего крика, который поднял против них Валерио Карадда со своей партией, «лос мальдитос каррадистас»[6], как говорит Араселио. Надо же, какой интересный у нас дом.
– А это наши жильцы или синьора Петрарки?
– И те и другие, – отвечал Араселио.
– А они говорят по-итальянски?
– Ну конечно! Они много лет в Италии. Почти итальянцы, хотя родились в Африка, Америка и Индия.
– А сколько там семей?
– Э-э, много. Я не считать. Я не хорош в математика, я сказал.
И тут мой брат учинил нечто такое, что до сих пор не укладывается в моей голове: начал ни с того ни с сего напевать на веселый мотивчик рекламной заставки:
– Черные Италию погубят. Гнать их всех, а то нас тут не будет.
Я так и подпрыгнула. К сожалению, эту ерунду я уже много раз слышала.
– Видишь, мама? Насмотрелся передач этого расиста Валерио Каррады! – возмутилась я. Мама не отреагировала, тогда я дернула брата за руку: – Сейчас же возьми свои слова обратно. Представь, что тебя услышал бы Дьюк.
Дьюк, или «этот герцог», как его называет мама, – это американский музыкант (джазист) и большой друг папы. Каждый раз, когда у него турне в Италии, он останавливается у нас. Еще он крестный Лео. Каждый раз, как приезжает к нам,