Читать интересную книгу Роковой оберег Марины Цветаевой - Мария Спасская

Потом гуляли во дворе, черпая снег варежками, подкидывая над собой и любуясь на искрящиеся снежинки в свете уличного фонаря, затем лепили снежную бабу с носом морковкой и глазами из угольков. А после боялись, что из темного леса, начинающегося прямо за забором, придет серенький волчок и ухватит Юрика за бочок, и, спасаясь от волчка, бегом вернулись домой, переоделись в сухой костюмчик и снова спустились вниз, чтобы смотреть, как Ольга Владимировна заканчивает натирать паркет, торопясь успеть к возвращению хозяев. За развлечениями день пролетел незаметно, и наступило время кормить Юрика ужином и укладывать спать.

* * *

Расположившись на диване в гостиной нового дома в Екатерининском переулке, так похожем на отчий дом в Трехпрудном, Марина и Сергей слушали, как няня за стеной укладывает спать их крошечную дочь Алю. Ариадна родилась удивительным ребенком, и каждое ее новое движение, жест или звук юная мать записывала в дневник, чем в настоящий момент и занималась, откинувшись на диванные подушки. Сергей читал учебник естествознания — в свои двадцать лет он по слабости здоровья никак не мог закончить гимназию. Искоса поглядывая на мужа, Цветаева непроизвольно вспоминала слова Волошина, которые старший друг сказал ей на прощание:

— Что касается меня, Мариночка, то я могу принести тебе лишь самые искренние соболезнования. Мне кажется, ты слишком неукротима для такой лживой формы жизни, как брак. Все это лишь эпизод, и очень кратковременный.

Марина тогда вспыхнула и резко ответила:

— Ваши слова, Максимилиан Александрович, — прямое издевательство! Есть области, где шутка неуместна!

— Не надо сердиться, Мариночка, — ласково молвил мудрый Макс, — будущее покажет.

Как же неприятно теперь осознавать, что Волошин был прав! Марина затушила папиросу о дно пепельницы и захлопнула толстую тетрадь, в которой вела записи. Ее волновала одна неотступная мысль, с которой она больше не могла мириться. Закурив новую папиросу, молодая жена повернула пылающее лицо к сосредоточенному мужу и тихо произнесла:

— И все таки я ничего не могу с собой поделать, Сереженька. Я люблю вас обоих. Петеньку и вас.

Эфрон дернулся, словно его ударили наотмашь по лицу и, побледнев, оторвал глаза от книги, страдальчески посмотрев на Марину. Речь шла о его старшем брате, больном туберкулезом и приехавшем из Парижа, чтобы умереть на родине. У Петра имелась супруга, очаровательная танцовщица Верочка Равич, однако Марине это не помешало тут же проникнуться к родственнику пламенной страстью и, не скрывая своего обожания, ежедневно наведываться к Петру, засыпая его признаниями в любви. Все знали это, все видели и, как казалось Эфрону, смеялись за их спиной. Сергей молчал, но огромные глаза его выражали такую боль, что Марина, торопясь оправдаться, сбивчиво заговорила:

— Он для меня прелестный мальчик, о котором — сколько бы мы ни говорили — я все таки ничего не знаю, кроме того, что я его люблю! Вы мальчики, жестоко оскорбленные жизнью! Мальчики без матери! Хочется соединить в одном бесконечном объятии ваши милые темные головы, сказать вам без слов: люблю обоих, любите оба — навек!

— Да, Мариночка, я все понимаю, вам не нужно передо мной отчитываться в своих поступках, — стараясь скрыть смятение, промямлил юный супруг поэта Цветаевой, поднимаясь с дивана и направляясь к выходу из гостиной. — В конце концов вы, Мариночка, вольны любить кого хотите, — добавил он у самой двери.

Смерть Петра Эфрона положила конец этому необычному треугольнику. А через некоторое время Сергей поразился, насколько пророческими оказались его слова о возможности супруги любить того, кого ей вздумается. Новую страсть М. звали Софья Парнок. Парнок тоже писала стихи и слыла в богемных кругах сторонницей однополой любви. Увидев в одной московской гостиной тонкую сероглазую девушку, окруженную флером роковой тайны, которая поднесла спичку к ее папиросе и посмотрела так, что пробрало до костей, Марина испытала безотчетный трепет и, сжав в кармане брегет, страстно пожелала быть любимой этим загадочным существом. И — свершилось! Софья обратила на нее внимание. Парнок была старше, опытнее и впервые в жизни дала Марине возможность почувствовать себя в роли ведомой маленькой девочки, ведь слабого «Орленка» Сереженьку Цветаевой приходилось тащить на своих собственных плечах, хотя она и уверяла себя в стихах и просто так, мысленно, что он — Белый Рыцарь и мужчина всей ее жизни. Теперь на литературных вечерах подруги сидели в обнимку и, шокируя добропорядочную публику лесбийскими выходками, курили одну папиросу на двоих. Марина смотрела на мир холодно и уверенно: пока брегет с ней — все будет так, как ей хочется, желания будут исполняться. А пока Марине хотелось одного — чтобы им с Соней никто не мешал. Сергей же постоянно путался под ногами, лез в ее дела и вообще всячески выражал свое неодобрение новому увлечению супруги. И даже говорил, что будь Парнок мужчиной, он вызвал бы его на дуэль. Между тем над Россией сгущались тучи, началась Гражданская война, и когда студент первого курса Московского университета Сергей Эфрон, доведенный до отчаяния очередной изменой жены, поступил братом милосердия в военно санитарный поезд в надежде оправдать ожидания М. и стать ее Белым Рыцарем, Цветаева облегченно вздохнула. Брегет продолжал исполнять ее тайные желания!

* * *

Но как домработница ни старалась, все таки не успела закончить с полами к возвращению хозяев. Она еще возилась в коридоре, когда распахнулась дверь и на пороге появилась Вероника. За ней вошла возбужденная Марьяна. Мать размахивала руками и, звеня браслетами и повышая голос, говорила, явно продолжая начатый ранее разговор:

— И не подумаю! Почему я должна молчать про Юрика? Франсуа отлично устроился! Женился, разъезжает по миру с выставками и знать не знает, что у него растет сын!

— Марьяша, умоляю, не вмешивай меня во все это! Я не стану лезть в ваши дела, — отмахнулась подруга. — Ты всегда делаешь так, как считаешь нужным.

Не вникая в суть перепалки, я пробормотала: «Вот и отлично, я успеваю в бассейн», сунула Юрика маме и устремилась в прихожую — одеваться.

— Куда? — прозвучал мне в след грозный материнский окрик. — Уложишь брата спать, — тогда пойдешь.

— Марьян! — развернулась я на каблуках. — Я давно уже немаленькая! Могут у меня быть свои дела?

— Какие у тебя дела? — возмутилась мать, пихая мне обратно малыша. — Я поэт, состоялась как личность, а ты — неизвестно, будешь кем нибудь или нет! Твоя святая обязанность — помогать матери растить ее младшего сына!

— Пусть Василий помогает! — пытаясь вернуть ей Юрика, парировала я. — Это ведь и его святая обязанность, не так ли?

Мать посмотрела на меня белыми от злости глазами и прокричала:

— Василию мой сын никто, потому что Андрей — не отец ему, а тебе мой сын — брат!

Я дернулась и испуганно уставилась на мать, пытаясь понять, что происходит. Что она говорит? Марьяна пьяна? Или рассудок окончательно покинул ее? Напуганный перебранкой, Юрик сунул пальцы в рот и заревел. Повернувшись, чтобы отнести малыша в детскую, я неожиданно встретилась глазами с Василием, застывшим на втором этаже у верхней ступеньки лестницы. Он собирался куда то уходить и стоял, причесанный и побритый, в белом свитере и отлично сидящих на его приземистой фигуре джинсах, и запах парфюма, исходивший от него, распространялся по всей гостиной. Я кинула опасливый взгляд на Шаха, пытаясь определить, слышал он мамино выступление или нет, однако по его непрошибаемому лицу невозможно было понять, о чем он в настоящий момент думает.

— И чей же Юрик сын? — неторопливо спускаясь вниз, полюбопытствовал он, и я поняла, что слышал.

— Занимайся своими делами, — отрезала мать. — Я не обязана перед тобой отчитываться!

— Она что, напилась? — проходя мимо крестной Юрика, усмехнулся парень.

— Мы выпили по бокалу шампанского, — с достоинством отозвалась Вероника, вешая в гардероб шубу.

Мамина подруга посторонилась, пропуская Ольгу Владимировну, собравшуюся уходить, и направилась в комнату для гостей, которую ей отвели в доме.

— Ничего страшного не происходит, Марьяна просто немного взволнована, — добавила она, прежде чем закрыть за собой дверь.

— Давай объясняй всем подряд, что я не напилась, а просто сошла с ума от любви! — гаркнула мать ей вслед.

Хлопнула входная дверь, закрывшаяся за испуганной прислугой. Василий, одетый в кожаную куртку и невероятно похожий в этом наряде на военного летчика, окинул мать полным презрения взглядом и, не попрощавшись, вышел следом за Ольгой Владимировной.

— Мам, — начала я.

— Отстань от меня, — всхлипнула Марьяна, раскуривая сигарету.