Добровольных помощников привел Ерка. Было их четверо, младшему — десять лет, старшей — пятнадцать. Охотно возились с книжками. Вытаскивали их с полок, читали автора, название, инвентарный номер. Ирена записывала. Потом нужно было еще свериться с сохранившейся старой описью, разобраться, что куда ставить, что есть, чего нет… Выходила из библиотечной избы куда как позже семи часов, голова шла кругом, перед глазами плясали буквы и цифры. Шла к Хелене, под ногами скрипела серая от времени дощатая мостовая, из-за заборов подавали голос собаки, мекали козы, каркали вороны; со стороны леса доносились возгласы диких птиц, со стороны озера — плеск воды и дальнее гудение лодочного мотора. У Саукана вечно бубнило радио. Встречные вежливо здоровались, Ирена отвечала: "Орей", — научилась уже. Заходила во двор, плотно прикрывала калитку, поднималась по ступеням на крыльцо, разувалась в сенях, надевала толстые шерстяные носки и проходила в дом. Хелена уже ждала с ужином, — на ужин почти всегда была рыба в самых разных видах, — а в глазах хозяйки сияло предвкушение. Она обожала поговорить, Иренка для нее оказалась просто даром богов. Ничего ведь не знает, все внове, всему учить! Варак.
Человечество оннегиры делили на три категории. На одном полюсе были они сами, оннегиры. На другом — вараки. Бессмысленные люди, которые ничего не понимают. Это не значит, что они глупые, вовсе нет. Но — не понимают. Говорили: "вараку не объяснишь, с какого конца у рыбы хвост". Третья категория — варанне, переходная от вараков к оннегирам, — включала в себя всех тех, кто хотел понять, но пока не научился. Грубо говоря, уже слышал, где искать рыбий хвост, но еще не умеет его находить. Когда Ирена попыталась уточнить — что именно следует начать понимать, на нее обрушили поток информации, слишком мощный, чтобы усвоить хоть что-то.
Ирена без возражений приняла свой статус варака. Еще бы. Она впервые жила в мире, где не бывает водопровода и центрального отопления. Спасибо — электричество есть. Неприятной новостью стало всеобщее убеждение, что вараки в Ингесолье не выживают.
— Семь лет дает Эноу-хаари вараку. Либо станет своим, примут его лес и озеро, одобрит Верхний мир, согласится потерпеть Нижний мир. Станет он оннегиром и будет жить среди нас. Либо уезжай. Через семь лет лопнет терпение Эноу, и варак лишится разума вовсе. Был бессмысленный — станет безумный. Будет рваться на зов, слышный только ему, и как ни держали бы его родные и близкие, а настанет день, когда он уйдет в лес — и больше никогда не вернется. Безумного варака поджидают в лесу множество мелких злобных духов, чуют его пустую душу, облизываются на его сладкое мясо, созывают на пир зверье и птиц, муравьев и гнус. Ничего не остается, даже косточек не находят. Ты не волнуйся, Ирена. Мы тебе скажем, когда будет истекать срок, варак ты еще или уже оннегир.
— А если я буду ни то, ни се — как ты сказала, Хелена? варанне? — тогда я сойду с ума?
— Тогда нет. Но чудная будешь, ой чудная… Тогда совсем плохо. Здесь не своя и там чужая. И тут плохо, и в городе тоска. Но ты не грусти. Ничего. Так — редко бывает. Совсем редко. Вот гляди: Маргариту знаешь? — Маргарита много лет была бессменной продавщицей поселкового магазина. Добродушная немного вульгарная тетка. Ничего оннегирского во внешности. — Оннегир, давным-давно. Велкин муж тоже оннегир. А, ты его еще не видела, ну увидишь. С виду не наш, а на самом деле наш. Или вот Мильда, ее Урай с собой привез, когда из армии вернулся. Двенадцать лет тут живет. Оннегир. Аглаю Семиску видела? Оннегир. Мудрая женщина, охо-диме. И ты, думаю, будешь оннегир. Или не будешь. Ну тогда уедешь. Ничего. Главное — уехать вовремя, пока Эноу не осерчал.
Ирена ложилась спать на топчан, на набитый осокой матрас, накрывалась меховым одеялом, стачанным из мелких пестрых шкурок кедровой крысы, и пыталась уложить в голове бесчисленные сведения, которыми так и сыпала квартирная хозяйка.
— С ума я сойду гораздо раньше, чем пройдет семь лет, — говорила она себе. — Просто мозги сломаю, и все.
Закрывала глаза и слышала зов деревянной дудки и барабаны. Ачаи, ачаи… вот это и выманит меня однажды в лес, в лапы голодных духов? С озера дул ветер, шевелил лапы елей, посвистывал, убаюкивал шуршанием волны. Спи, глупая, спи, все будет хорошшшшо… Варак, варак, с какого конца у рыбы хвост? А? Выучи, где у рыбы хвост, и ничего не бойся. Варак…
--
…Ты забор-то вокруг библиотеки поднови. Смотри — щели. Конечно, волк не пролезет, да чего волков бояться. А вот что похуже может войти, никогда не знаешь, какой ветер подует. Надо дыры залатать и покрасить заново, непременно. Давай прямо завтра и сделаем. Попросим мужиков помочь… Теверен, не обижайся, конечно, и ты справишься. Просто больше рук — быстрее дело. Старая Маканта говорит — чует приближение ноа, уже, сказала, котел закипает…
— Ничего не понимаю, — пожаловалась Ирена. — Что за ноа, какой котел, кто войдет через дыру в заборе…
— Ноа и войдет, — сказал Ерка. — Котел закипает, ой-йе…
— Я варак, — кивнула Ирена. — Объясните вараку, люди добрые.
Ноа — это ветер, очень опасный. Ветров много, а ноа — один. Знаешь о Безглазом Унке?
— Вот, — ответила Ирена, открывая бесценный том сказаний.
Безглазый Унке был изображен во всю страницу.
— Ага, — кивнула Велке. — Он самый.
--
Унке — демон Нижнего мира. Покрыт ноздреватой склизкой кожей, серой с лиловыми пятнами, на теле там, где у людей волосы, у него чешуя. На ногах длинные цепкие пальцы о пяти суставах каждый, руки же совсем человеческие, ловкие, красивые, с синими округлыми ногтями. А на пальцах ног — острые когти. Глаз у него нет, вместо них выпуклые кожистые бугры, окруженные длинными густыми ресницами. Унке прожорлив, но разборчив. Вкуснее всего для него гнилые души; из двух людей всегда первым пожрет того, кто хуже, а если не очень голоден, доброго человека может и не тронуть. Однако если Безглазый проголодался, и хорошим не побрезгует.
У него потрясающий нюх, и хотя он ничего не видит, носом может почуять тебя насквозь, до самых дальних закоулков твоей души.
Унке часто приходит в Срединный мир за добычей и тогда принимает вид человека. В людском обличии он очень красив, только кожа бледновата, страшные же глаза свои прикрывает вышитой бисером повязкой. Серую демонскую шкуру свою он сбрасывает, и она превращается в кожаный мешок с красными завязками у горловины. Закидывает Унке мешок на плечо, опускает повязку на слепые глаза со сросшимися веками и идет по Срединному миру, напевая волшебную песню. У него чудесный голос, но бойся слушать его! Он поет, а сам принюхивается к твоей душе, выбирает добычу, и горе тому, в ком он учует вкусное. Тогда он вынимает у человека сердце и кладет в мешок, а человек ничего не замечает, но умирает через три дня: хоть ему и кажется, что ничего не изменилось, но сердца у него больше нет, только черная пустота, а без сердца жить невозможно. Однако в эти три дня можно вымолить у Безглазого сердце обратно, если знать, как просить. Не всякий шаман сможет, но известны случаи, когда это удавалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});