Читать интересную книгу Современный чехословацкий детектив - Войтек Стеклач

— Значит, я постоянно чего-то боюсь. Все время боюсь и…

— Погоди, — перебила меня Зузана, — не передергивай.

— А что я передергиваю?

— Я про твой страх. Знаешь, это ненормально. Это патология.

— Да ну?

— Если ты никому не веришь, как же ты хочешь, чтобы люди верили тебе?

Вера, человечество, вселенная! Где он, этот лексикон наших восемнадцати лет?! Давно забыт, и одна только Зузанка упрямо пользовалась им. Потому что когда человеку немногим меньше или немногим больше тридцати, он в первую очередь думает о себе, а не о человечестве. Например, о своей работе. О ее смысле. И дело было именно в том, что в минуты горького отрезвления я в своей работе никакого смысла не находил. Для отрезвления же многого не требовалось. Хватало одного взгляда на книжную полку. Но хуже всего было то, что Зузанка никогда не могла этого понять. Она в этом видела лишь необъяснимые комплексы. Совершенно необъяснимые, потому что не умела судить обо всем этом иначе, чем с позиций восемнадцати телячьих весен. В общем-то ей можно было позавидовать. То, что мы стали почти вдвое старше, она просто отказывалась принимать во внимание. Да ее никто и не принуждал. А я — я так не мог.

Я знал, что не могу ничего поделать. Ведь мы были знакомы друг с другом именно с восемнадцати лет. А последние полгода здорово ссорились. Причем все время из-за одного и того же.

— Так больше продолжаться не может, — мудро изрекла Зузана.

Я знал это, конечно, знал и без нее. Расставаться с ней мне не хотелось. Но не мог ничего поделать с тем, из-за чего наша совместная жизнь стала невозможной.

О Бонди и о своем тексте я капитану не сказал. Но он дал мне телефон, и я могу позвонить. Хоть завтра, прямо с утра.

— Есть вещи нормальные, а есть ненормальные, — упорствовала Зузана.

— Например?

— Да хоть твой страх, например.

— Он ненормальный?

— Да, — уверенно ответила Зузанка, — нормальный страх — это, допустим, когда кто-то боится мышей.

Я рассмеялся.

— Я серьезно, — обиделась Зузанка, — а ты с твоим страхом — ненормальный.

— Я? Извини, но, может, я тоже боюсь мышей?

Под раковиной пахнет мышами. Это действительно ненормально. Ведь здесь городской микрорайон.

— Если ты и бываешь нормальным, то ненадолго. — Она искоса взглянула на меня. — Почему мы с тобой больше не смеемся?

— Странно, что мы выдержали вместе почти два года, — заключил я.

— Сама удивляюсь.

— Разве мы не любили друг друга?

— Не знаю.

— Вот как, не знаешь? — усмехнулся я.

— Сначала я думала, что знаю, — тряхнула она головой, — правда, Честмир.

(Когда она злилась, то всегда называла меня Честмиром.)

— Но я люблю тебя.

— Не любишь.

— Если для тебя это так очевидно, то нам не о чем больше говорить.

— Так собирай свои вещи и проваливай!

— Только, пожалуйста, без истерик!

Она зарылась головой в подушку и повторила:

— Проваливай!

(Таким Золотого Соловья не знал никто. Только я. В таком виде она никогда не показывалась на телеэкране. Хотя вполне могла бы стать актрисой. У нее были все данные. Мне всегда казалось, что когда она говорит, то слушает себя со стороны. В ней как бы совмещались артист и зритель. Первоклассный артист и благодарнейший зритель. Она даже оставляла паузы для аплодисментов. Жаль только, что, считая себя нормальной, так ни разу и не устроила себе овацию.)

— Значит, расходимся.

— Собирайся и уходи, ради бога, уходи! Сегодня ты не можешь здесь оставаться!

Было уже далеко за полночь. Зузана, как обычно, вернулась после концерта поздно, веселая и болтливая, — а я ее ждал.

Раньше она находила это восхитительным. Нормальным и естественным.

— Пока ты ждешь, можешь согреть мне тапочки, — смеялась она.

Неправда, что мы не были счастливы. Но когда все рушится, это в счет не идет. И из двоих всегда должен найтись кто-то один, кто отрекся бы от всего. Для того чтобы другой мог, с сожалением вспоминая, подводить итоги.

— Ты еще здесь?

— Ухожу, — сказал я.

Я собирался идти спать. Но Зузана опередила меня, ворвалась в мою каморку и начала без разбору выбрасывать вещи, книги, пластинки, одежду.

— Забирай все, забирай!

— Ты с ума сошла!

— Нет, я именно не хочу сойти с ума!

— Завтра…

— Я не хочу, чтобы у нас с тобой было еще какое-то завтра, ясно? И я отлично понимаю, почему твоя бывшая жена решила развестись с тобой!

Тут наконец и мои нервы не выдержали.

— Геду сюда, ради бога, не впутывай!

(В ту ночь я, естественно, от Зузанки не переехал. Только через три дня.)

10

— Чего уставился? — вывел меня из оцепенения голос Бубеничека. Из бара сюда, в кабинет Бонди, доносился звук включенного на полную мощность магнитофона. Это пани Махачкова служила благодарственную мессу в честь маэстро Пилата.

«Любовь… играет кровь… ты со мною вновь…» — пел Милонь.

Вот для кого легко писать тексты! Главное, чтоб было побольше гласных, — и восторженные поклонницы будут штурмом брать прилавки в магазинах «Супрафона».

— Не ожидал, — покачал я головой.

Маска мумии на лице Бонди наконец ожила, и мешки на его щеках задвигались.

— Что это Колда?

— Ну да, — сказал Климеш, — мы тоже.

— А это точно?

Добеш печально взглянул на Бонди, и тот заговорил:

— Помнишь, как ты позавчера договаривался с Зузаной?

Я кивнул.

— Вы договорились на восемь, верно?

— Верно.

— Так вот, мы поехали в «Беседу», — объяснял Бонди, — да только все сорвалось. Одна готовая песня отпала — ее уже успели записать для телевидения парни из Брно. Я про это не знал.

— Ну и что?

— А то, — сказал Бонди, — что эта песня шла в самом начале, понял0

— Понял.

— Так что понадобилось ее заменить.

— И что дальше? — спросил я нетерпеливо.

— Подожди. У Зузаны был на телевидении контракт на шесть концертов в месяц, и строили мы их всегда так, что в начале шло что-то новое, а потом выборка из старых программ.

— Мгм, — я все еще не понимал.

— В ту субботу мы в «Беседе» должны были только репетировать, — тянул Бонди, — и тут я узнаю, что нашу песню записали в Брно и что эта программа будет показана в том же месяце, но на две недели раньше нашей. Тогда мы решили пустить что-нибудь новенькое. Зузана сказала, что у нее есть одна твоя песня на музыку Добеша.

— «День как любой другой»?

— Да, — сказал Бонди. — Тот текст, что ты дал ей после обеда. Во вторник ожидалась еще одна репетиция, и я сказал, что делать нечего, отложим до вторника, а мы с Добешем еще взглянем, как это вышло, и распустил ребят.

Понемногу до меня начинало доходить.

Бонди поколебался.

— Зузану отвез домой я… На своей машине. Приехали мы к ней где-то в полшестого. И без малого час я там пробыл. Зузана напела мне твою песню…

— А ты ей подыгрывал на фоно, — перебил я Бонди.

— Точно, — удивился он. — А ты откуда знаешь?

— Не важно, — махнул я рукой. — Продолжай.

Бонди невесело улыбнулся.

— Это все. Потом я поехал домой, а милиция говорит, что убийство произошло между восемью и девятью.

— Я звонил после восьми, — сказал я, — никто не подошел.

— Это еще не означает, — хмуро возразил Добеш, — что у Зузаны в тот момент никого не было.

— Даже если ее уже убили, — добавил Бонди.

— За что взяли Колду?

Бонди посмотрел на меня сочувственно.

— Наверное, его подозревают.

— Как и всех нас, я думаю, — усмехнулся я, — но вы-то, уважаемые, должны отлично знать, почему они подозревают Колду.

— Должны, — повторил Добеш. — Должны.

— Вы что, черт побери, не верите, что это не я убил Зузану?!

Бонди и Добеш смущенно переглянулись.

— Так верите вы мне или нет?!

— Не в этом дело, — застенчиво произнес Бонди, — ты спросил, за что взяли Колду?

— Да не тяни ты!

— Я не все тебе сказал, — покраснел деликатный менеджер, — я не хотел тебя того… ранить.

Глаза Бонди, которые он таращил на меня, были столь бесхитростны и совестливы, что я еле сдерживал желание врезать промеж них.

— Но если ты хочешь это знать, — опять вмешался Добеш, — то Гуго тебе сейчас все скажет.

— Так вот, — Бонди набрал воздуха и запыхтел, — почему я ушел от Зузаны…

— В четверть седьмого или около того, — нетерпеливо кивнул я.

— …потому, что кое-кто пришел, понял?

Бонди по-жабьи сморщил лицо в гримасе сострадания и шумно вдохнул, чтобы запыхтеть вновь.

— Колда?

— Да, — подтвердил Добеш и предложил мне сигарету. — Извини, Честмир. Закуривай.

Я взял у Добеша «Спарту», а Бонди услужливо поднес мне зажигалку.