– Можно откровенно? – Жбанков поднял руку.
– Прошу вас, – кивнул Лийвак.
– Здесь же все свои.
– Ну, разумеется.
– Так уж я начистоту, по-флотски?
– Слушаю.
Жбанков шагнул вперед, конспиративно понизил голос:
– Вот бы на кир перевести!
– То есть? – не понял Лийвак.
– Вот бы, говорю, на кир перевести!
Лийвак растерянно поглядел на меня. Я потянул Жбанкова за рукав. Тот шагнул в сторону и продолжал:
– В смысле – энное количество водяры заместо драмтеатра! Я, конечно, дико извиняюсь…
Изумленный Лийвак повернулся к Белле. Белла Константиновна резко отчеканила:
– Товарищ Жбанков и товарищ Довлатов обеспечены всем необходимым.
– Очень много вина, – простодушно добавила Эви.
– Что значит – много?! – возразил Жбанков. – Много – понятие относительное.
– Белла Константиновна, позаботьтесь, – распорядился секретарь.
– Вот это – по-флотски, – обрадовался Жбанков, – это – по-нашему!
Я решил вмешаться.
– Все ясно, – говорю, – данные у меня. Товарищ Жбанков сделает фотографии. Материал будет готов к десяти часам утра.
– Учтите, письмо должно быть личным…
Я кивнул.
– Но при этом его будет читать вся страна.
Я снова кивнул.
– Это должен быть рапорт…
Я кивнул в третий раз.
– Но рапорт самому близкому человеку…
Еще один кивок. Лийвак стоял рядом, я боялся обдать его винными парами. Кажется, все-таки обдал…
– И не увлекайтесь, товарищи, – попросил он, – не увлекайтесь. Дело очень серьезное. Так что в меру…
– Хотите, я вас с Довлатовым запечатлею? – неожиданно предложил Жбанков. – Мужики вы оба колоритные…
– Если можно, в следующий раз, – нетерпеливо отозвался Лийвак, – мы же завтра увидимся.
– Ладно, – согласился Жбанков, – тогда я вас запечатлею в более приличной обстановке…
Лийвак промолчал…
…Внизу нас ждала машина с утренним шофером.
– На ферму заедем, и все, – сказала Белла.
– Далеко это? – спрашиваю.
– Минут десять, – ответил шофер, – тут все близко.
– Хорошо бы по дороге врезку сделать, – шепнул Жбанков, – горючее на исходе.
И затем, обращаясь к водителю:
– Шеф, тормозни возле первого гастронома. Да смотри не продай!
– Мне-то какое дело, – обиделся шофер, – я сам вчера того.
– Так, может, за компанию?
– Я на работе… У меня дома приготовлено…
– Ладно. Дело хозяйское. Емкость у тебя найдется?
– А как же?!
Машина остановилась возле сельмага. У прилавка толпился народ. Жбанков, вытянув кулак с шестью рублями, энергично прокладывал себе дорогу.
– На самолет опаздываю, мужики… Такси, понимаешь, ждет… Ребенок болен… Жена, сука, рожает…
Через минуту он выплыл с двумя бутылками кагора.
Водитель протянул ему мутный стакан.
– Ну, за все о’кей!
– Наливай, – говорю, – и мне. Чего уж там!
– А кто будет фотографировать? – спросила Эви.
– Мишка все сделает. Работник он хороший.
И действительно, работал Жбанков превосходно. Сколько бы ни выпил. Хотя аппаратура у него была самая примитивная. Фотокорам раздали японские камеры, стоимостью чуть ли не пять тысяч. Жбанкову японской камеры не досталось. «Все равно пропьет», – заявил редактор. Жбанков фотографировал аппаратом «Смена» за девять рублей. Носил его в кармане, футляр был потерян. Проявитель использовал неделями. В нем плавали окурки. Фотографии же выходили четкие, непринужденные, по-газетному контрастные. Видно, было у него какое-то особое дарование…
Наконец мы подъехали к зданию дирекции, увешанному бесчисленными стендами. Над воротами алел транспарант: «Кость – ценное промышленное сырье!» У крыльца толпилось несколько человек. Водитель что-то спросил по-эстонски. Нам показали дорогу…
Коровник представлял собой довольно унылое низкое здание. Над входом горела пыльная лампочка, освещая загаженные ступени.
Белла Константиновна, Жбанков и я вышли из машины. Водитель курил. Эви дремала на заднем сиденье.
Неожиданно появился хромой человек с кожаной офицерской сумкой.
– Главный агроном Савкин, – назвался он, – проходите.
Мы вошли. За дощатыми перегородками топтались коровы. Позвякивали колокольчики, раздавались тягостные вздохи и уютный шорох сена. Вялые животные томно оглядывали нас.
…Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога… Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта – чемодан, набитый говядиной и отрубями… Впрочем, я их совсем не знаю…
– Проходите, проходите…
Мы оказались в тесной комнатке. Пахло кислым молоком и навозом. Стол был покрыт голубой клеенкой. На перекрученном шнуре свисала лампа. Вдоль стен желтели фанерные ящики для одежды. В углу поблескивал доильный агрегат.
Навстречу поднялась средних лет женщина в зеленой кофте. На пологой груди ее мерцали ордена и значки.
– Линда Пейпс! – воскликнул Савкин.
Мы поздоровались.
– Я ухожу, – сказал главный агроном, – если что, звоните по местному – два, два, шесть…
Мы с трудом разместились. Жбанков достал из кармана фотоаппарат.
Линда Пейпс казалась немного растерянной.
– Она говорит только по-эстонски, – сказала Белла.
– Это неважно.
– Я переведу.
– Спроси ее чего-нибудь для понта, – шепнул мне Жбанков.
– Вот ты и спроси, – говорю.
Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил:
– Который час?
– Переведите, – оттеснил я его, – как Линда добилась таких высоких результатов?
Белла перевела.
Доярка что-то испуганно прошептала.
– Записывайте, – сказала Белла. – Коммунистическая партия и ее ленинский Центральный Комитет…
– Все ясно, – говорю, – узнайте, состоит ли она в партии?
– Состоит, – ответила Белла.
– Давно?
– Со вчерашнего дня.
– Момент, – сказал Жбанков, наводя фотоаппарат.
Линда замерла, устремив глаза в пространство.
– Порядок, – сказал Жбанков, – шестерик в кармане.
– А корова? – удивилась Белла.
– Что – корова?
– По-моему, их нужно сфотографировать рядом.
– Корова здесь не поместится, – разъяснил Жбанков, – а там освещение хреновое.
– Как же быть?
Жбанков засунул аппарат в карман.
– Коров в редакции навалом, – сказал он.
– То есть? – удивилась Белла.
– Я говорю, в архиве коров сколько угодно. Вырежу твою Линду и подклею.
Я тронул Беллу за рукав:
– Узнайте, семья большая?
Она заговорила по-эстонски. Через минуту перевела:
– Семья большая, трое детей. Старшая дочь кончает школу. Младшему сыну – четыре годика.
– А муж? – спрашиваю.
Белла понизила голос:
– Не записывайте… Муж их бросил.
– Наш человек! – почему-то обрадовался Жбанков.
– Ладно, – говорю, – пошли…
Мы попрощались. Линда проводила нас чуточку разочарованным взглядом. Ее старательно уложенные волосы поблескивали от лака.
Мы вышли на улицу. Шофер успел развернуться. Эви в замшевой курточке стояла у радиатора.
Жбанков вдруг слегка помешался.
– Кыйк, – заорал он по-эстонски, – все! Вперед, товарищи! К новым рубежам! К новым свершениям!
Через полчаса мы были у реки. Шофер сдержанно простился и уехал. Белла Константиновна подписала его наряд.
Вечер был теплый и ясный. За рекой багровел меркнущий край неба. На воде дрожали розовые блики.
В дом идти не хотелось. Мы спустились на пристань. Некоторое время молчали. Затем Эви спросила меня:
– Почему ты ехал в Эстонию?
Что я мог ответить? Объяснить, что нет у меня дома, родины, пристанища, жилья?.. Что я всегда искал эту тихую пристань?.. Что я прошу у жизни одного – сидеть вот так, молчать, не думать?..
– Снабжение, – говорю, – у вас хорошее. Ночные бары…
– А вы? – Белла повернулась к Жбанкову…
– Я тут воевал, – сказал Жбанков, – ну и остался… Короче – оккупант…
– Сколько же вам лет?
– Не так уж много, сорок пять. Я самый конец войны застал, мальчишкой. Был вестовым у полковника Адера… Ранило меня…
– Расскажите, – попросила Белла, – вы так хорошо рассказываете.
– Что тут рассказывать? Долбануло осколком, и вся любовь… Ну что, пошли?
В доме зазвонил телефон.
– Минутку, – воскликнула Белла, на ходу доставая ключи.
Она скоро вернулась.
– Юхан Оскарович просит вас к телефону.
– Кто? – спрашиваю.
– Лийвак…
Мы зашли в дом. Щелкнул выключатель – окна стали темными. Я поднял трубку.
– Мы получили ответ, – сказал Лийвак.
– От кого? – не понял я.
– От товарища Брежнева.
– То есть как? Ведь письмо еще не отправлено.
– Ну и что? Значит, референты Брежнева чуточку оперативнее вас… нас, – деликатно поправился Лийвак.
– Что же пишет товарищ Брежнев?
– Поздравляет… Благодарит за достигнутые успехи… Желает личного счастья…
– Как быть? – спрашиваю. – Рапорт писать или нет?