Она налила из другой бутылки себе. Жидкость была маслянистая, бесцветная, она слегка пенилась и быстро темнела, будто от соприкосновения с воздухом. Наис села и, касаясь губами края бокала, равнодушно спросила:
– Кто ты?
– Коль, – ответил я. Поднял бокал, чтобы присмотреться к нему, – это молоко было совершенно без запаха. Я не стал к нему притрагиваться.
– Нет, серьезно, – сказала она. – Ты думал, я втемную, да? Ничего подобного. Это просто кальс. Была с шестеркой, понимаешь, только вдруг дно стало отвратительным. Особенно-то стараться было не к чему и вообще… я уж собиралась выйти, когда ты подсел.
Кое-что я все-таки улавливал: видимо, я случайно сел за ее столик, пока ее не было; может быть, она танцевала? Я дипломатично промолчал.
– Ты издали выглядел так… – Она не могла найти нужного слова.
– Солидно? – подсказал я.
Ее веки дрогнули. Неужели и на них металлическая пленка? Нет, это, наверно, краска. Она подняла голову.
– А что это значит?
– Ну… э… внушающий доверие…
– Ты странно говоришь. Откуда ты?
– Издалека.
– Марс?
– Дальше.
– Летаешь?
– Летал.
– А теперь?
– Вернулся.
– Но будешь снова летать?
– Не знаю. Наверное, нет.
Разговор как-то угасал – казалось, она уже немного раскаивалась в своем легкомысленном приглашении, и мне хотелось облегчить ее положение.
– Может, я пойду? – спросил я, так и не прикоснувшись к напитку.
– Почему? – удивилась она.
– Мне казалось, что тебе… так будет приятнее.
– Нет, – сказала она, – ты думаешь… нет, отчего же… почему ты не пьешь?
– Я пью.
Это все же было молоко. В такую пору, при таких обстоятельствах! Я был изумлен, и она, наверное, заметила это.
– Что, не нравится?
– Это… молоко, – проговорил я. Наверно, вид у меня был совершенно идиотский.
– Да нет же! Какое молоко? Это брит…
Я вздохнул:
– Слушай, Наис… я, пожалуй, пойду. Правда. Так будет лучше.
– Так зачем же ты пил? – спросила она.
Я молча смотрел на нее. Язык не так уж изменился – только я все равно ничего не понимал. Ничего. Это они изменились.
– Как хочешь, – сказала она наконец. – Я тебя не держу. Но сейчас… – Она смутилась. Хлебнула свой лимонад – так я мысленно назвал этот пенистый напиток, – а я опять не знал, что сказать. Как это все было сложно!
– Расскажи о себе, – предложил я, – хочешь?
– Хорошо. А потом ты расскажешь?
– Да.
– Я в Кавуте второй год. Последнее время разленилась, не пластовала регулярно и… так как-то. Шестерка у меня неинтересная. По правде говоря, у меня… никого нет. Странно даже…
– Что?
– Что никого нет…
Снова сплошной мрак. О ком она говорила? Кого нет? Родителей? Любовника? Знакомых? Абс был прав – без восьмимесячной подготовки в Адапте я тут ничего не пойму. Но сейчас мне тем более не хотелось пристыженным возвращаться за парту.
– Ну а дальше? – спросил я и, вспомнив, что держу в руке бокал, снова отпил из него. Ее глаза расширились от изумления. Что-то вроде насмешливой улыбки скользнуло по губам. Она допила свой бокал до дна, протянула руку к пуху, покрывавшему плечи, и разорвала его – не отстегнула, не сняла, а просто разорвала и выпустила обрывки из пальцев, как ненужный мусор.
– В конце концов, мы мало знакомы, – сказала она.
Теперь она, казалось, чувствовала себя свободнее. Улыбалась. Временами она становилась красивой, особенно когда щурила глаза и нижняя губа, поднимаясь, обнажала сверкающие зубы. В лице ее было что-то египетское. Египетская кошка. Очень черные волосы, а когда она сорвала с плеч и груди этот пушистый мех, я увидел, что она совсем не так худа, как мне показалось. Но зачем она это сделала… Это что-нибудь значило?
– Ты собирался рассказывать, – сказала она, глядя на меня поверх бокала.
– Да, – ответил я и почувствовал волнение, будто от моих слов бог весть что зависело. – Я пилот… был пилотом. Последний раз я был здесь… только не пугайся!
– Нет. Говори!
Ее глаза были внимательными и блестящими.
– Сто двадцать семь лет назад. Мне тогда было тридцать. Экспедиция… я был пилотом рейса на Фомальгаут. Это двадцать три световых года. Мы летели туда и обратно, сто двадцать семь лет по земному времени и десять – по бортовому. Мы вернулись четыре дня тому назад… «Прометей» – это мой корабль – остался на Луне. Я прилетел оттуда сегодня. Это все.
Она молча смотрела на меня. Ее губы шевельнулись, раскрылись, снова сжались. Что было в ее глазах? Изумление? Восхищение? Страх?
– Почему ты молчишь? – спросил я. Мне пришлось откашляться.
– Так… Сколько же тебе на самом деле лет?
Я заставил себя улыбнуться; улыбка получилась невеселой.
– Что значит – «на самом деле»? Биологических – сорок, а по земным часам – сто пятьдесят семь…
Долгое молчание, и вдруг:
– Там были женщины?
– Подожди, – сказал я. – У тебя найдется что-нибудь выпить?
– Что?
– Ну, что-нибудь покрепче, понимаешь. Одурманивающее. Алкоголь… или теперь его уже не пьют?
– Очень редко… – ответила она совсем тихо, словно думая о чем-то другом. Ее руки медленно опустились, коснулись металлической голубизны платья.
– Я тебе дам… Ангеен, хочешь? Ах, ты же не знаешь, что это такое?
– Да. Не знаю, – ответил я с неожиданным ожесточением.
Она подошла к полке и вернулась с маленькой пузатой бутылочкой. Налила. Там был алкоголь – немного – и еще что-то; странный, терпкий аромат.
– Не сердись, – сказал я, выпив бокал, и налил еще один.
– Я не сержусь. Ты не ответил. Может, не хочешь?
– Почему же? Могу ответить. Нас было всего двадцать три человека, на двух кораблях. Второй был «Одиссей». По пять пилотов, остальные – ученые. Не было никаких женщин.
– Почему?
– Из-за детей, – объяснил я. – Нельзя растить детей на таких кораблях, и даже если б можно было, никто бы этого не захотел. До тридцати лет не брали. Нужно окончить два факультета, плюс четыре года тренировки, всего двенадцать лет. Словом, у тридцатилетних женщин обычно уже есть дети. Ну… и другие причины.
– А ты? – спросила она.
– Я был один. Выбирали одиночек. То есть добровольцев.
– И ты хотел…
– Да. Разумеется.
– И ты не…
Она оборвала фразу. Я понял, что она хотела сказать. Я молчал.
– Это, должно быть, жутко… так вернуться, – сказала она почти шепотом. Содрогнулась. И вдруг посмотрела на меня, щеки ее потемнели, это был румянец. – Слушай, то, что я сказала, просто шутка, правда.
– Что мне сто лет?
– Я просто так сказала, ну, чтобы что-нибудь сказать, это совсем не…
– Перестань, – пробормотал я. – Если ты еще станешь извиняться, я и вправду почувствую себя столетним.
Она замолчала. Я заставил себя не смотреть на нее. В глубине комнаты, в той второй, не существующей комнате за стеклом, огромная мужская