Читать интересную книгу Салам тебе, Далгат! - Гулла Хирачев

Я видел их, сарматов, аланов, скифов и гуннов, веками рвущихся сюда из Персии. Я видел цитадель Нарын-калу, какой она была во времена иранцев, и арабов, и турков-сельджуков, и снова персов, и, наконец, — русских. Крепость на склоне Джалган с ее каменными блоками, скрепленными свинцом, была уже не страшна. Внутри, полностью ушедшая в землю, зияла крестово-купольная церковь. Я видел в уме и ее святителей, и службы, проходившие на крыльце, перед входом, и тех, кто сделал здесь подземное водохранилище. Я гулял мимо старинных фонтанов и смотрел, как из Источника вестника[44] жители все еще берут воду. И мимо разбитых временем ханских бань, куда в женский день не мог взглянуть ни один мужчина, а, если глядел, то лишался глаза. А если глядела женщина, то лишалась обоих…

…Я был на Шалбуздаге. Там покоится Сулейман, пастух, которого унесли белые голуби, и сияет мечеть Эренлер, где можно переночевать. Вдоль серпантинной дороги, на альпийских лугах встречаются бараньи стада, из которых можно выбрать барана и принести его в жертву там, на вершине. А возле белокаменного мавзолея Сулеймана приехавшие на зиярат[45] люди ритуально ходят вокруг могилы и запихивают деньги в большой, набитый до краев железный ящик. Женщины привязывают свои платки к вбитым в землю палкам, и забирают для себя из того, что было повязано до них. Я взбирался наверх, и мне было то жарко, то холодно. Внизу темнела долина окруженного тропической рощей Самура, а во мне колотилось сердце. Я испил воды из прозрачного до дна талого озера Зем-Зем. Мы, лезгины-паломники, собрались меж гигантскими гранитными глыбами и метали камни в шайтана, спрятавшегося в выемке скалы. А потом мы шли через каменную трубу грехомера,[46] между движущимися скалами. Говорят, они выжимают из грешников все соки, но нас пощадили…

…До и после Самура расселились десятки народностей, автохтонных и пришлых. Ираноязычной речью татов говорят и сами таты-шииты, частично записавшиеся азербайджанцами, и горские евреи, записавшиеся татами. Тюркским наречьем вещают равнинные кумыки — те, что родились от горцев, спускавшихся на зимние пастбища, и степнячек из половцев, савиров, кипчаков, хазар…. Кумыки ловили крючками рыбу и на лассо — диких лошадей. А на языке их, плавном, легком, нежном, говорили меж собою все горцы. Женщины их красивы и властны, влиятельны и повелительны, затеняя собою мужчин. Их шамхалы Тарковские были очень богаты, и дом их господствовал тысячу лет….

…Много еще не вымерших народностей расплескалось по степям и скалам, и каждая — мала, зажата другими, крепко схвачена внутренним страхом самопотери, переселения, исчезновения. Хиналугцы, каратинцы, годоберинцы, цезы, бежтинцы и еще полсотни этносов, врезанные в гущу чужого говора, объясняющиеся кроме своего на нескольких ближайших языках, кажутся невидимыми каплями в растворе. Раскосые ногайцы, поделенные между тремя республиками, никак не сомкнутся вместе и жалеют степь…

…Кумыков, населявших прикаспийскую низину с ее зимними пастбищами и глиняными поселками, теснят несчастные сселившиеся с гор аварцы и даргинцы — бывшие горцы, насильно согнанные сверху вниз, строить каналы и магистрали, обживаться в цивилизации. Редеет реликтовый лес Самура, лысеют горы, чернеют горные реки, неся отраву и порчу, и пухнет, разрывается от бегущих куда-то людей неподготовленная Махачкала. С высоких, обжитых гор — в пыльную равнину, в выжженную степь и болота, в адскую и убийственную топь, где кишели кочевники из важных и знаменитых племен…

…Меня зовут Яраги, и я был среди этих тесаных покинутых камней. Я смотрел на развалины сел-крепостей, я был в Гунибе, последнем оплоте Шамиля. Острые растения со скрипом кололи мне ступни. На противоположенной горе извивалась серпантинная дорога на Кегер, а со стороны лагеря слышались разбуженные детские крики. Мычали тяжело ступающие некрупные коровы, бредущие вверх, в гору, жевать траву. Я почти бежал навстречу дороге, тонущей где-то внизу в разноцветном селе, а сзади — кривое блюдо нагорья прорезалось трещиной, и теснились хозяйственные постройки, собранные из камней старого выселенного Гуниба. Пустое село, уже развалившееся и растасканное, обрывалось провалом, вдоль которого в нескольких местах белели тряпки — там, где машины с людьми упали на дно, в сухое речное русло. Плотно слепленные ласточкины гнезда коренных гунибцев, давно сжитых в Аркас и Манасаул, сменила парадная ясность открытого пространства да точечная застройка: туберкулезный санаторий, больница, детские лагеря, бывшая турбаза, разрозненные дачные домики….

…Где ты, мой Дагестан? Кто погубил тебя? Где законы твои, где тухумы, где твои ханства, уцмийства, шамхальства, вольные общества, военные демократии?.. Где дивные платья и головные уборы твоих людей? Где языки твои, где песни твои, где вековые стихи твои? Все попрано, все попрано…

8

Рядом с Далгатом сел кто-то в белой рубашке и с коричневыми пятнами на лице и стал заглядывать в книгу.

— Про что книга? — спросил он, тыча пальцем в страницу.

Далгат закрыл книгу и быстро засунул ее в папку.

— Так, ничего, ерунда, — ответил Далгат, улыбаясь в ответ.

— Я почему спрашиваю… У меня тут рядом магазин с картинами. Сам рисую. Заходите, посмотрите. Меня Наби зовут, — говорил человек, пожимая Далгату руку.

— Что за картины? — спросил Далгат, не понимая, в чем здесь связь с книгой.

— Мою технику называют набизм. По имени, — засмеялся Наби, — кладу много красок, слоями. Заходите, вон, за углом.

— Обязательно, — сказал Далгат, вставая. — Я бы зашел прямо сейчас, но спешу.

— Вы, кстати, знаете, что этот парк скоро вырубят? — осведомился Наби, поднимаясь вслед за Далгатом.

— И этот? Что-то все вырубают…

— Да, в моей молодости это был другой город совсем, — опять засмеялся Наби.

Далгат кивнул ему, посмотрел на спины примолкших шахматистов и быстро пошел к «Халалу».

Около белого здания все еще толпились люди.

— Халилбек в отделении на Советской, — сказал ему возбужденный юноша с длинными ресницами.

Это было рядом. Далгат быстро дошел до нужной улицы, думая о прочитанном у Яраги: скучная книжка, одни эмоции. У здания отделения стоял белый автомобиль Халилбека. «Здесь», — подумал Далгат и решил подождать на улице, глазея на толпу.

Модные мусульманки в ажурных чулках и бархатных платьях ковыляли на высоких подошвах по разбитому тротуару. Важные женщины на ходу обмахивали веерами бюсты. Маршруточники, вылезая из своих колымаг, громко здоровались и пожимали друг другу руки. По стенам пестрели многочисленные афиши и объявления и зазывали десятки вывесок салонов красоты и стоматологий.

— Далгат, привет! — окликнул его женский голос.

Это была Меседу. Училась с ним в одной группе.

— Ты постриглась? — спросил Далгат.

— Да. Правда, мне больше идет каре? — спросила она, дурашливо понижая голос. — Зайдем в кафе, посидим немножко. Давно тебя не видела.

— Я жду одного человека, он в любой момент может выйти.

— Не выйдет. Позвонишь ему.

— Телефон украли.

— Позвонишь с моего, — говорила Меседу, заманивая Далгата к модной стеклянной двери кафе «Марьяша». Около двери в рамке висело объявление: «В спортивной одежде и с оружием не входить».

В кафе было прохладно, журчали мелкие фонтанчики, а на больших экранах мигали кадры музыкальных клипов.

— Посидим в кабинке, — сразу объявила Меседу.

В кабинке Меседу достала сигареты.

— Ну ты даешь, — протянул Далгат.

— Ой, не смеши меня, Далгат, — запела Меседу, щелкая зажигалкой. — У нас почти все курят тайком. А сами строят из себя монашек. Обрати внимание, как девочки в кабинках запираются.

Вошла официантка с нарисованными бровями и румяными щеками.

— Шашлык курдючный и литр абрикосового сока, — сказала Меседу. — А ты, Далгат?

— Я ненадолго, — отвечал Далгат, глупо улыбаясь и рассматривая Меседу, — ничего не буду…

Официантка вышла.

— Ты что, уразу держишь? — насмешливо спросила Меседу.

— Давно прошла твоя ураза, — сказал Далгат. — А ты чем занимаешься?

— Переезжаю в Питер. Буду в переводческом бюро работать. Папа, конечно, против, ну а что мне здесь делать?

— Мужа искать, — сказал Далгат.

— Нет, — Меседу покачала головой, дергая копной волос и стряхивая пепел. — Какой муж, ты с ума сошел? Здесь уже не за кого выходить. За тебя, что ли?

Она по-мальчишески захохотала.

— Вот мне говорят, в Питере скинов много, — продолжала Меседу, — но я думаю, меня не тронут. Я и за русскую сойду.

— В таком прикиде — да, — ответил Далгат, изучая ее льняной пиджак, усеянный пуговицами.

— Нравится? — спросила Меседу. — А на меня здесь девочки так пялятся, как на дуру… Я Диму видела.