ей казалось, что жесткий корсет, который папа заставлял ее носить под одеждой, всем виден, что она неловкая, слишком длинная, что ее одежда отличается в худшую сторону от той, что носили остальные девочки. Все они были какими-то другими, а как стать одной из них, Ася не знала. Потом стало легче, появились подруги, она стала учиться, особо не отставая от других учеников, но и не блистая в учебе. В любом случае родители ее никогда не ругали. Все у Аси было хорошо, но… опять папа. Он забрал ее из лицея, они переехали во Францию и она начала учиться во французской школе. А перед отъездом она несколько месяцев ходила к учительнице французского, которую папа откуда-то знал. Это же надо! Заставил учить французский, а раньше говорил, что надо учить английский. Потом, правда, утверждал, что нужно знать оба языка. Ему бы так! А ее спросили, хочет ли она во Францию? Никто ее не спросил. А Ася и сама не знала, что она хочет. Просто она хотела, чтобы не надо было ничего менять. Она была сбита с толку и злилась. Злиться просто так, на жизнь, она не умела и злилась на папу.
У нее вообще были странные отношения с папой, она его обожала. Любила, наверное, больше, чем маму, и тем более – бабушку. Она с ним проводила почти все свое время, он ее развлекал, "спасал", жалел, сочувствовал, потакал… но, было "но", и в нем была "странность". В то же самое время, папа Асю раздражал. Вот бывает так? В нем было что-то, что ей не нравилось, а что именно, она не понимала.
Папу она любила, а главное понимала, по собственному разумению: ни мама, ни бабушка папу никогда не хвалили. Они его, как раз, все время ругали. Ну, не ругали, а "критиковали", не позволяя себе открытые грубые нападки. Ася папу не защищала, она внимательно слушала, что другие ее родственники о нем говорят, подсознательно впитывая бабушкину разочарованность сыном и мамину желчь от неудачного брака. То, что мама и бабушка говорили, Асе не нравилось, но что возразить она не знала. Может действительно, то, что папа сделал было глупо? Все взрослые вокруг нее думали по-разному. Ну, почему мамы и папы ее подруг думали одинаково, и ее родители по-разному? Ася мучилась от непонимания взрослых, но сделать ничего не могла. Последние два месяца стало совсем плохо, родители вообще разъехались.
Когда Ася была маленькая, она ничего не замечала. Но, потом стала понимать, что родители у нее – разные люди, они жили под одной крышей, но не вместе. Ася догадывалась, что папа знает, что она все видит. Да, ей было понятно, что родители давно чужие люди, но это знание, каким бы горьким оно не было, не мешало Асе жить. Ей даже удобно было делать вид, что у них в семье все нормально. Мама и папа по-отдельности относились к ней прекрасно, а что там между ними происходит ее впрямую не касалось. Конечно, она замечала, что папа и мама никогда не отдыхают вместе, она даже во Франции жила то с мамой, то с папой и бабушкой, по-очереди. Она быстро научилась с каждым из них вести себя по-разному. Привыкла терпеливо и отрешенно слушать бабушкины бесконечные лекции. Прерывать ее было чревато последствиями. Бабушка обижалась, жаловалась папе, и опять начинались скучные нотации, которые Ася ненавидела.
С мамой было по-другому. Мама молчала, не читала нотаций, но и поговорить с ней было ни о чем нельзя, она как-то к этому не располагала. С мамой можно было сходить в магазин и выбрать одежду. Мама назидательно говорила Асе, что модно, а что – нет. С мамой было скучновато, но нетрудно. Мама оставляла ее в покое, что было иногда приятно. Ася могла, например, читать книгу, и мама никогда не спрашивала ее "какую". А вот папа "приставал". Предлагал больше читать, при этом ему всегда казалось, что он лучше знает, что ей следует выбрать в качестве следующей книги. Он в детстве не читал Гарри Поттера и говорил, что это "ерунда". А можно ли было не знать Гарри Поттера? Не смотреть этот фильм? Папа настаивал то на игре, то на поездке, то на походе в гости. Ася загоралась идеей, но потом могла быстро остыть и никогда не стеснялась папе об этом сказать.
Он старался "слишком" сильно, и Ася его стараний не ценила. С папой было можно практически все, он ее прощал что бы она ни сделала. Да, нет, ничего такого она и не делала. Просто были двойки, тройки, капризы, лень… Они настолько часто бывали вместе, что папа Асе надоедал, и тогда она ему дерзила, у нее не хватало терпения его слушать, следовать его советам, отвечать на его вопросы. Папа обижался, Ася это видела, но… ей даже нравилось смотреть на его расстроенное лицо. Он начинал ей что-то говорить, не заканчивал фразу и заикался чуть больше обычного. Она чувствовала, что имеет над ним власть, что иногда вдруг, ни с того, ни с сего, папа ее судорожно обнимал, наклонялся и ее уху, тихонько говорил «ты, мой котенок», и целовал в щеку. Зачем? Он хотел ее обнимать и целовать, а она его – нет. Было немного стыдно, приятно и неприятно одновременно.
Самолет начало немного покачивать и Асе захотелось ближе увидеть облака и она попросила пересесть. Папа предлагал ей место у окна, но тогда ей не хотелось, а сейчас захотелось, что с того? Ася видела, что папа колеблется, наверное ему неудобно беспокоить дяденьку с краю. Но сосед Асе был безразличен, подумаешь, встанет на минуту. Она требовательно посмотрела на папу. Пересаживаясь к окну, Ася мило улыбнулась их попутчику, с посторонними она умела быть светской. Теперь она могла спокойно рассматривать облака в иллюминаторе и ждать завтрак.
Борис
Борис с удовольствием уселся на свое место в хвостовой части салона, надеясь хоть чуть расслабиться. Как и обычно отъезд с оркестром на гастроли был колоссальным напряжением: ему пришлось утрясать с руководством консерватории несущественные мелочи, общаться с чиновниками московского правительства, пришлось даже ехать на коллегию министерства культуры. Французская сторона долго не утверждала программу, то им непременно хотелось русских композиторов, и, чтоб они были композиторами 20 века, то им казалось, что первое и второе отделение неравноценны. Даже было не очень понятно, что они имеют в виду под равноценностью. Перед самым отъездом заболел Саша Самсонов, концертмейстер,