Сэм слушал его, перемежая рассказ только кряканьем или восклицаниями типа: «Обалдеть!» Когда Джим закончил, Сэм высказался:
— Вот дерьмо, а? Что ты можешь тут поделать? Да ничего — таков закон предков. Но тебе скоро стукнет восемнадцать, и ты сможешь послать своего старика подальше.
— Если мы до того не поубиваем друг друга.
— Слушай, мы с мамашей утром поругались, совсем как ты с отцом. Только у нее одна тема — музыка. Говорит: «Я работала так, что задница отваливалась, каждый грош считала, и все ради того, чтобы ты мог учиться играть на рояле и на гитаре. А теперь ты хочешь вырядиться, как панк, и позорить меня с отцом! А что скажут наши друзья и ксендз Кохановский! Святители небесные, дева Мария, помогите мне! Я-то хотела, чтобы ты играл классику, Шопена и Моцарта — тогда бы я могла гордиться тобой! Погляди на себя!» И так далее. Вот тут я и ляпнул то, чего не следовало говорить — но у меня прямо багровые круги пошли перед глазами.
Сэм описал несколько кругов обеими руками, причем в одной из них была зажата сумка с завтраком. Вот за такие жесты он и получил прозвище «Ветряк».
— «Задница, говоришь, отваливалась? А это что?» — И показываю на ее мощную корму. Прости мне, Боже, я ведь люблю мать, хоть она то и дело проедает мне плешь. В меня полетели тарелки, я еле увернулся, а старик ржет, как сумасшедший, прямо по полу катается — рад видеть, что досталось еще кому-то, кроме него.
Джима задело, что Сэма, похоже, не очень волнуют его трудности с отцом. Стоило ему открываться, ища сочувствия, понимания, совета! И это называется лучший друг? Болтает только о собственных проблемах — но эти разговоры Джим слышал уже много раз.
ГЛАВА 6
Они свернули с Корнплантер-стрит на Питтс-авеню, по которой надо было пройти еще шесть кварталов до Бельмонтской Центральной средней школы. Мимо них проносились автомобили, где сидели такие же, как и они, школьники. Но никто из них не окликнул двух друзей или хотя бы помахал рукой.
Черт побери! Эти спесивые снобы игнорируют его лишь потому, что его отец — безработный, а семья Гримсонов живет в захудалом рабочем районе. Хотя его одноклассникам не следовало задирать нос — настоящих богачей среди них не было, за исключением Шейлы Хелсгетс, однако и у мистера Хелсгетса последнее время дела идут не очень хорошо после закрытия сталелитейных заводов. Он, вероятно, сейчас стоит не больше миллиона — по крайней мере, именно такие разговоры Джим слышал о Хелсгетсах.
Никто, даже Сэм, не знал, насколько сильно влюблен Джим в Шейлу, — Гримсон не хотел, чтобы над ним смеялись. Кроме своей влюбленности он также скрывал, что иногда пишет «настоящие» стихи, любит читать, поэтому и слов знает гораздо больше, чем Сэм и другие парни из их компании.
— ...сигаретку?
— А, что? — переспросил Джим.
— Черт возьми! — воскликнул Сэм. — Очнись! Ты где? В космосе, что ли? Отправь меня лучом на Землю, Скотти[6]. Я спрашиваю — хочешь забить гвоздь себе в гроб?
У его носа немытые пальцы с грязными ногтями держали «кэмел» без фильтра. Джиму следовало быть благодарным за такое предложение — он не мог позволить себе покупку целой пачки. Но курить почему-то не хотелось.
— Да ну! А стимулянта, случайно, нет?
Сэм сунул сигарету в правый уголок рта и полез в наружный карман куртки, откуда извлек три капсулы.
— Вот «Черные красотки». На воздушном шаре до луны с гарантией. Только осторожней при посадке.
— Спасибо, — кивнул Джим. — Одну возьму.
— С тебя теперь семь долларов причитается, — заметил Сэм и тут же добавил: — Не к спеху. Для друга у меня кредит всегда открыт. И сигареты я к тому же не считаю. Я же знаю, когда у тебя курево будет, ты меня выручишь.
Джим положил «Красотку» на язык и, собрав во рту побольше слюны, проглотил капсулу.
На этот раз бифетамин сработал намного быстрее, чем обычно. Бац! — и вместо усталой крови, как говорится в рекламе, потекла река расплавленного золота. Она прошла по его венам, не говоря уж об артериях, причем каждая ее молекула спешила обогнать других, чтобы попасть сначала к сердцу, а потом выйти на очередной головокружительный виток. Свет утратил свою резкость. Джим огляделся кругом, точно первый раз видел все это: вдали, на северо-востоке, — крышу школы над убогими домишками, на юге — трехэтажное здание из бурого кирпича — больницу «Веллингтон», на западе — шпиль церкви святого Стефана, что располагалась в центре венгерского квартала.
Бросив взгляд на север, Джим заметил купол муниципалитета. Если верить дяде Сэма Выжака — судье и запойному пьянице, то его обитатели заняты очень многими делами, большей частью грязными.
Питтс-авеню заканчивалась у подножия Золотого Холма, наверху которого обосновались короли и королевы Бельмонт-Сити. Отца Джима особенно раздражало то, что на обитателей Золотого Холма работала его жена. Платили ей эти богачи немного (жмоты надутые!), однако лучше такой заработок, чем никакого. Ева Надь Гримсон служила в одной фирме приходящей уборщицей. Что касается Эрика, то он считал, во-первых, позорным жить на пособие (но тем не менее его получал), а, во-вторых, что жена не должна работать. Таким образом, он потерпел крушение как мужчина и как добытчик.
Джим мог понять, почему его отца мучает стыд, отчаяние и досада. Но зачем ему обязательно надо вымещать свои обиды на жене и сыне? Разве они в ответе за все плохое в его жизни? Отчего бы ему просто не сняться с якоря и не увезти семью хоть в Калифорнию или еще куда-нибудь, где он мог бы получить работу? Однажды отец действительно предложил уехать из Бельмонт-Сити, но встретил упорное сопротивление Евы. Мать Джима мирилась со всем, что происходило в доме, никогда не жаловалась и не спорила — как вдруг твердо заявила, что не послушается его и никуда не уедет от клана Надь и своих друзей. «Черт побери! — закричал тогда Эрик. — Если ты дружишь с венгром, тебе и врагов не надо!»
День, в котором ты живешь, — это настоящее. Но прошлое зачастую остается с тобой. Оно запускает свой острый ноготь в ткань твоего мозга, нажимает на нерв, с целью напомнить тебе, что основа жизни — это боль. Затем прошлое ощупывает все твое тело: трогает член, залезает в прямую кишку, лапает твое обнаженное сердце, заставляя его трепетать, как крылышки колибри, завязывает твои внутренности морским узлом, наливает горячую кислоту тебе в желудок, размешивает ночные кошмары поварешкой старого Морфея, древнегреческого бога сна.
Название для песни: «Мертвая рука прошлого». Не пойдет. Это штамп, хотя большинство сочинителей текстов для рок-музыкантов такие вещи не останавливают. Да и в любом случае прошлое все-таки не мертвая рука. Ты носишь его с собой или в себе, как нечто живое — ленточного червя или хайнлайновского слизняка[7], паразита, который запускает щупальца тебе в спину и высасывает из тебя жизнь и мозги. Или как лихорадку, от которой никакие лекарства не помогают — жар пройдет, только когда ты станешь холодным трупом, а тогда уже пилюли не нужны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});