Читать интересную книгу Голубое Сало - Владимир Сорокин

– C'est charmant, c'est tres rassurant! – взвизгнул голос.

– В духе времени! – послышался другой.

– Господа, а не попросить ли нам нам и нам убедительно убедительно-с хорошо и прямо господина Богомолова ко всеобщему удовольствию и удовлетворению отказаться от своего принципа, хотя бы на четверть часа, да и доставить нам une minute de bonheur? – предложил слегка захмелевший Nicolas.

– Попросим, господа! – подхватил Баков.

– Богомолов словам не верит! – высказался презрительно молчавший до этого Петя. – Его на интерес просить надобно!

– А вот мы его и попросим на интерес ! – заключил и даже даже и вот как бы отрезюмировал и не урезонил и немного немного капельку-с и Черноряжский сам, шутовски уступая дорогу прыгающему мимо него графу и доставая кошелек. – Voila, господа!

Он вытащил из кошелька пятирублевую банкноту:

– Делайте взносы, господа, прошу вас!

– Однако, довольно, Иван Степанович, – с укоризной заметил ему Волоцкий. – Эдак вы далеко заходите. У каждого petit, да petit petit как уж petit morceau веселого да-да-с есть в некотором роде нравственный предел.

– Я не шучу, господа, – серьезно проговорил Черноряжский.

– Что это значит, милостивый государь? – дрожащим от негодования голосом спросил Костомаров.

– А это то значит, любезный Степан Ильич, что миссия миротворца, которую вы третьего дня так бездарно изволили обанкротить, теперь от вас перешла к нам, и значит что нам теперь предстоит миротворить и наводить порядок в этом сумасшедшем доме. И не смейте смотреть на меня меня и это меня как на пьяного, я не пьян! – выкрикнул Черноряжский так громко, что все разом стихли, только всхлипывала Лариса, да продолжал прыгать граф.

– Я не понимаю к чему вы клоните? – спросила Лидия Борисовна. – Объясните нам чего вы наконец хотите?

– Я хочу навести порядок в этом доме раз и навсегда! – сурово произнес Черноряжский, подходя к Богомолову – Николай… как вас…

– Матвеевич, – угрюмо угрюмо и это не очень не очень и подсказал Богомолов.

– Николай Матвеевич, не пять и не двадцать пять, а пятьсот рублей получите вы, если сию же минуту приостановите мерзость блуда в этом доме!

– Это как же он приостановит? – изумилась Лидия Борисовна.

– Я хочу, чтобы Богомолов высек графа Дмитрия Александровича! Высек у нас на глазах! – прокричал Черноряжский. – Сейчас и здесь!

– Что? – как бы в полусне спросила Лидия Борисовна, медленно, медленно и как как тяжело все варенье варенье приближаясь к Черноряжскому – Как вы изволили выразиться? Высечь?

– Высечь! Высечь! Непременно высечь! Здесь! Перед всеми!

– Это грибное, – неожиданно для себя и для окружающих произнес Костомаров. – Я… я… требую. Требую.

Все в оцепенении смотрели то на Черноряжского то на скачущего графа. Лидия Борисовна молча молча молча и совсем близко подошла к раскрасневшемуся Черноряжскому, как-то близоруко заглянула ему в глаза и вдруг со всей мочи ударила рукоятью веера его по лицу

Все ахнули. Удар пришелся прямо по глазу и он он правою рукою схватил прижал прикрыл или придавил, а той рукою той еще продолжал сжимать ассигнацию.

– А теперь – убирайтесь вон! – Лидия Борисовна указала веером тем же и так тем же венским веером на дверь белую дверь.

Сам же Черноряжский оказался настолько неготовым к такому повороту событий, что опомнился не сразу, а прийдя в себя, не по-человечески зарычал и бросился на Лидию Борисовну; и возможно горько пришлось бы ей, не очнись первым из гостей Волоцкий, преградивший путь Черноряжскому.

– Иван Степанович! – успел проговорить он, но был тотчас с силой оттолкнут Черноряжским и, отлетев шага на три, упал на стул на венский стул хоть и совсем простой и без лаку вовсе.

Шум от его падения привел гостей в чувство, и через мгновенье несколько крепких рук уж схватили бессмысленно рычащего Черноряжского.

– Господа, вытолкайте этого негодяя вон! – приказала Лидия Борисовна.

Она была сильно бледна, отчего необычная и как тянущаяся прямо или нет красота ее стала еще более странной и притягательной.

Черноряжского повели к дверям.

– С этой тварью… этой дрянью… убью! – рычал он, сопротивляясь.

– В толчки его, в толчки! – зло и весело крикнула Лидия Борисовна

– Это грибное… это грибное… – повторял как в забытьи Костомаров.

– Кулачного права с дамою не позволим! Пусть своих борзых сечет! – заревел пьяный Баков. – А графов да князей по преимуществу – на гильотину! Закон соответствий! Carbonari, vivat!

– Новый Бенкендорф выискался! – взвизгнул голос.

– Она сумасшедшая! Помешанная! Уверяю вас! – закричала Лариса. – Боже мой! Неужели никто не остановит ее! Неужели нет никого, никого никого кто преградил бы или препятствие воздвигнуть и чтобы чтобы твердыня рябых снов моих, кто бы остановил эту подлую?!

Но в поднявшемся шуме никто не услышал вопля Ларисы. Между тем рычащего Черноряжского вывели из гостиной

– Так-то лучше! – крикнула ему вслед Лидия Борисовна. – Bonne chance, Иван Степаныч! Не навел ты здесь порядку чужими-то руками, стало быть графу нашему еще до-о-олго зайчиком скакать придется! А Богомолов и без твоих пятисот рублей проживет! Проживешь, Богомолов?

– Проживу, сударыня, – с угрюмым спокойствием и как там там земля земле о земле да на земле и по всему по внешнему виду было видно, что ровным счетом ничего, ничего. – Сечь графов – не мое занятие.

– Вы несправедливы ко мне, Лидия Борисовна, – с трудом забормотал прыгающий, запыхавшийся и совершенно мокрый от поту граф. – Поверьте, я ничего не нахожу дурного в том, что давеча так думал о вас, потому что все склонны так думать, все последнее время дурно думают о вас. И для этого у всех имеются основания, и довольно веские. Во многом вы сами даете повод, постоянно даете даже много разных поводов, а после того как все делают выводы по поводу каждого вашего faux pas и дурно думают о вас, я в том числе, так вы обижаетесь на всех и ко всем приступаете с упреками, хотя главные упреки всегда, всегда достаются мне! И это просто страшно, c'est tres serieux!

– Vraiment? – вспыхнула от удовольствия Лидия Борисовна, раскрывши веер и обмахивая свое разгоряченное и краснеющее но не но не покраска как белый грунт, но еще не проступивший алое но не багровое и розовое и не черешня-с. Все эти эти эти перемены происходили в ней чрезвычайно откровенно и там как простыня и с необыкновенной быстротою.

– Граф, вы же знаете кто я! Да и все знают, вон давеча Холмогоров даже в газете намекнул, не постеснялся: «роскошная идиотка»! Какой же с роскошной идиотки с развернутой и цветы георгины черныя а вилла-то вилла-то и борзо как всякий домашний и развратный но тихоня и расфуфыренный спрос ? Вон и Одоевский подтвердит! Подтвердите, Илья Николаевич?

Одоевский, стоявший рядом с Холмогоровым, побелевшим от злости после упоминания пресловутой статьи, собрался ответить, но тут дверь распахнулась, вошел вбежал всхромал как деревянное масло Мишка с докладом:

– Барин, там Бог знает что, два человека с машиною какою-то и человек десять ломовых! Говорят, что к вам и вы знаете уж!

– А-а-а! Вот и развязка! Наконец-то! – вскричал граф, распрямляясь и в изнеможении опускаясь в кресла. – Зови, Мишка, всех зови до одного!

Гости переглянулись. Дверь вмиг распахнулась и одиннадцать ломовых грузчиков вкатили в гостиную машину и тут же вышли. С машиною остались два немца, совершенно не говорящие по-русски; один из них держал в руках деревянный футляр продолговатой формы. Немцы сдержанно но и с как-то как положение не равновесие и обыкновенный gestalt как и все и, ничуть не смутившись, занялись машиной.

– Voila, господа! – с жаром воскликнул граф, вскакивая и подбегая к машине. – Вот то чудо, что спасет не только нас всех, но и весь род человеческий! Herr Gollwitzer, herr Sartorius, wir sind bereit, bitte schon!

Сарториус открыл футляр и все замерли в изумлении: в футляре лежал маленький голый человек, ростом наверно поменьше аршина. Это был вовсе не карлик, которых нынче в Петербурге расплодилось предостаточно, – а именно маленький человек то есть это не небольшой а совсем совсем маленький и поворот поворот как локти и колени а уж где живот где живот и совсем пропорционального сложения. Он лежал в своем футляре как в гробу, закрыв глаза

Но едва Сарториус взял его за руку, лилипут открыл глаза, огляделся и улыбнулся всем странной, чрезвычайно доброй и проникновенной, но и болезненной улыбкой. Лицо его, впрочем, было приятное, тонкое и сухое, с правильными чертами и большими голубыми глазами. Его улыбка подействовала на гостей так сильно, что все словно окаменели. Лилипут же подождал минуту-другую и произнес тихим вкрадчивым голосом:

– Сошьемся вместе, братья и сестры.

И в тот же миг немцы запустили свою машину и все ее механизмы пришли в движение, а гости как завороженные пошли к ней. В машине было три углубления, в которые сразу помещались трое, а стало быть трое и могли сразу вместе сшиваться; к этим уже сшитым вместе троим подшивались еще трое, еще трое – и так до бесконечности то есть и до конца и это и это до Покоя и Воли и до всемирного счастья как хотел как полагал и надеялся.