Морган знал, что мир тяжек и безжалостен для сирот в этой стране, где богатство встречалось нечасто, где бедность и голод уже стучались и в зажиточные дома и где сочувствие расходовалось экономно — на пожертвования в канун Рождества и от Пасхи до праздника Вознесения.
При всей своей — впрочем, недавней — религиозности христианнейший герцог Глайндский не простер своей милости на то, чтобы починить шпиль у церкви преподобного мистера Сампсона, а уж тем более — на незваных и нежеланных приютских детей.
«Мне следует привести герцога сюда, — подумал Морган. — Это заставит его вернуться из удобного религиозного убежища в мир живых людей. Вот настоящий ад и проклятие, о чем свидетельствует даже запах, исходящий от этого места».
Но скорее всего его отец, как и прочие дворяне, просто не пожелает заглянуть за стены, окружающие приют.
Морган знал, что этот упрек относится и к нему самому. Он тоже никогда не бывал здесь, не считая того случая, когда, будучи еще мальчишкой, подбил Джереми залезть в приютский сад и украсть яблоки.
Не потому, что в «Акрах» не было своих яблонь, и не оттого, что приютские яблоки вкуснее. Моргана увлекал дух приключения. Вкус риска заставлял его скакать по ночам на лучшей неоседланной отцовской лошади, пробираться на деревенскую площадь, чтобы поглазеть на казнь, или навещать местную барменшу в Пятнистом пони, будучи в нежном четырнадцатилетнем возрасте.
Разумеется, он всюду таскал за собой Джереми, который был моложе на три года: правда, он оставил братишку за порогом, когда впервые провел вечер в Пятнистом пони.
Нет, он не станет приводить сюда отца. Религиозный пыл Вильяма Блейкли, теперь усилившийся благодаря напоминанию о смерти Джереми, не может быть поколеблен какими-то там сиротами или рассказом о подлом убийстве.
В конце концов, если герцог утратит свою религиозность, ему не для чего будет жить, и Моргану очень скоро придется снова проделать путь от мавзолея к деревенской церкви.
Наутро после похорон дяди Джеймса маркиз спрыгнул с коня у ворот приюта, криво висевших на истрепанных кожаных ремнях. Он отбросил печальные мысли о своем отце и об отсутствии в мире хотя бы одного человека, которому он мог бы рассказать о своих тайных надеждах и сокровенных мыслях. Вместо этого он подумал, что нехорошо поступил с бедными найденышами, для которых спелые яблоки были немыслимым лакомством. Но он выкинул из головы и эти мысли. Не было, никакого смысла проклинать себя за ошибки юности, поскольку безумства, совершенные им в зрелом возрасте, далеко превзошли их.
Он решительно приблизился к воротам и потянул за веревку, привязанную к колоколу по ту сторону стены. Затем стал ждать, постепенно осознавая, что хотя в приюте содержалось не менее тридцати сирот, оттуда не доносилось ни звука после того, как умолк колокол. Ни смеха. Ни плача. Ничего. С таким же успехом он мог стоять у ворот кладбища.
— Гляньте-ка, что творится. Славен Господь, если в эдакую рань встречаешься с таким хорошеньким господином. Ведь вы настоящий джентльмен, разве не так?
Морган медленно повернулся и увидел маленькую, подвижную женщину, лучшие годы которой были далеко позади и прошли, не оставив по себе никаких следов. Женщина держала под мышкой вязанку хвороста.
Морган приподнял шляпу с небольшими полями и галантно поклонился женщине, от которой несло давно не мытой женской плотью.
— Добрый день, мадам, — вежливо произнес он, подавляя желание достать свой надушенный носовой платок и прижать его к носу. — Позвольте представиться. Я маркиз Клейтонский. Я здесь для того чтобы повидать управляющего этим очаровательным учреждением.
Маленькая женщина закашлялась. Раскудахталась, как старая курица, у которой пересохло в горле, — подумал Морган. Затем она улыбнулась, обнаружив удручающее отсутствие зубов.
— Так вам нужна миссис Риверс? Что у вас может быть общего с ней, мил человек? Она пьяна в стельку с тех пор, как пару недель назад в приют поступили очередные денежки. Приходите через месяц, когда она прикончит свой джин, — тогда, может быть, и будет смысл с ней повидаться.
— Боюсь, что мое дело не может ждать так долго, — заметил Морган, в то время как женщина норовила проскользнуть мимо него, словно ни он сам, ни его высокий титул для нее не существовали. Она была грубовата, но чем-то его заинтриговала. В ее лице проглядывали скрытые ум и хитрость.
Морган решил сделать еще одну попытку. Он назовет имя, которое не упомянул его дядя, зная, что ему оно известно.
— Я пришел по делу: мне нужно найти ребенка, теперь уже, полагаю, молодую леди. Ее зовут Каролина. Она блондинка, по крайней мере была таковой в детстве. Ей должно быть около восемнадцати.
Женщина внезапно остановилась, настороженно оглянувшись через плечо:
— Ах вот в чем дело! И за какой же это надобностью джентльмен вроде вас слоняется здесь, разыскивая Каролину? В Пятнистом пони полно хорошеньких девушек, готовых на все, если вы, конечно не поскупитесь. Почему бы вам не отправиться туда? Я теперь уже ни на что не годна, даже с таким красавцем, как вы.
До тех пор, пока женщина не произнесла вслух имя, которое было ей, несомненно, знакомо, Морган заставлял себя думать, что история, рассказанная его дядей, была не более чем сказкой, предназначенной для того, чтобы заставить племянника всю жизнь охотиться за собственным хвостом. До этого момента он отказывался верить, что в словах Джеймса Блейкли была хоть крупица правды, что был хоть какой-то резон надеяться на то, что он, Морган Блейкли, наконец получил в руки орудие мести, способное сокрушить его врага.
— Не могу с вами согласиться. Вы просто куколка, образец женской красоты. Как вас зовут, мадам? — спросил он, извлекая из кармана золотую монету и протягивая ее своей собеседнице.
— Да вы умеете разговаривать на золотом языке, сударь? Меня зовут Мери Магдалина О’Хенлан, раз уж вы так ласково спросили меня об этом, но все зовут меня Персиком с тех далеких времен, когда я жила в Дублине, а потом на Пиккадилли. — Женщина улыбнулась, быстро выхватила монету из его пальцев, попробовала ее на зуб, чтобы убедиться, что она не фальшивая, и наконец опустила во внутренний карман своего грязного платья. — Дружки наградили меня этим именем за то, что я ловко воровала фрукты с прилавков. Когда-то мне не было равных в этом деле. Но все прошло, все забыто. — Улыбка исчезла с ее лица, когда она направила взгляд на Моргана. — А теперь отваливайте, господин хороший. Мне больше нечего вам сказать, так же как нечего было сказать другому несколько лет назад — мерзкому на вид мужчине с широкой, улыбкой, которая не могла скрыть дьявольских мыслей, затаившихся у него промеж глаз. Каролины здесь нет. Больше нет.