нужно понять, настаивал Лосев, что не только диалектика объясняет мифологию, но и мифология вскрывает последнюю тайну диалектики, что Миф и Логос нуждаются друг в друге и реально переходят друг в друга. Вот откуда проистекает подлинная универсальность и мифологии и диалектики. Важнейшая концепция тождества мифологии и диалектики вновь получила мощную защиту, и как в античности не было «более смелого, более бесстрашного и более последовательного проведения этой концепции» 10, чем у Прокла, так в наши дни – у самого автора данной оценки, у «русского Прокла» Алексея Федоровича Лосева.
Все главное в избранной здесь плоскости – в пространстве вневременной мысли, в плоскости исторических параллелей, – будем надеяться, сказано. Остается, в духе освещаемого здесь миропонимания, разве что прибавить напоминание об изначальной соединенности антитетических пар (возьмем одну из самых обобщенных) вроде сходства, вплоть до тождества, и различия, с тем чтобы привлечь ее для индивидуального случая самого Лосева и нашу тему о параллелях закончить подобающим образом. Закончим мы цитатой из одной давней авторской самооценки:
«Я не чувствую себя ни идеалистом, ни материалистом, ни платоником, ни кантианцем, ни гуссерлианцем, ни рационалистом, ни мистиком, ни голым диалектиком, ни метафизиком… Если уж обязательно нужен какой-то ярлык и вывеска, то я, к сожалению, могу сказать только одно: я – Лосев! Всё прочее будет неизбежной натяжкой, упрощенством и искажением» 11.
1.4. «Новый альянс» или старый синтез:
об одной интерпретации теории относительности
Проблема античной культуры в творчестве А.Ф. Лосева – тема, что и говорить, более чем естественная. Но не покажется ли тогда вычурным, слишком надуманным включение в ее, темы этой, обширный круг еще одной вполне самостоятельной и самоценной области, области естественнонаучных и философских идей А. Эйнштейна? Кажется, сомнения постепенно рассеиваются по мере непосредственного обращения к лосевским текстам. Причем следует сразу отметить, что речь пойдет не о каком-то случайном, проходном высказывании «по поводу» теории относительности, но скорее об устойчивой, хотя и не генеральной, конечно, линии, которая прослеживается буквально на всем протяжении творческой жизни Алексея Федоровича. И античность тоже всякий раз оказывается тут вполне к месту.
Так, среди воспоминаний о П.А. Флоренском, датированных 1988-м всем нам памятным годом, без труда можно отыскать рассуждения о принципе теории относительности и релятивистском сокращении размеров движущихся тел, о «гениальных догадках насчет коэффициента Лоренца» и «разных типах конструирования пространства», каковые Лосев обнаруживает далеко не в первый, как выясняется, раз и констатирует: «В этом смысле я абсолютный ученик Флоренского. Хотя кое в чем я ему возражаю. Но тут невозможно» 1. Данное признание еще понадобится нам в дальнейшем, но оно и так уже прокладывает некий воображаемый мост из конца XX века ближе к его началу, к тому времени, когда (скорее всего чудом) вышла книга П.А. Флоренского «Мнимости в геометрии». В ней, среди прочего, и содержались некоторые важнейшие рассуждения о теории относительности. От 1922 года, года выхода «Мнимостей» в свет, уже рукой подать до года 1927-го, когда была напечатана первая монография самого Лосева «Античный космос и современная наука». Именно здесь, в попытке «понять античный космос изнутри», увидеть его глазами Платона, Плотина, Прокла (но продолжая, конечно, оставаться в отведенном судьбой собственном «эоне») как раз и выясняется, что «многие физические теории древности опять всплывают, но уже в оболочке точного знания», и они, как подчеркивает Лосев в своей книге, даже в определенной мере составляют суть современного (читать: эйнштейновского) учения об относительности времени и пространства 2. Размышления о «живом смысле» и «живой фактичности» пространства «как такового» 3 рассыпаны во многих местах знаменитого лосевского «восьмикнижия» 1927 – 30 гг. 4, к ним мы еще вернемся в развитие заявленной темы. Пока же, не столько пытаясь в коротком вступлении обосновать правомочность своей заявки, сколько верша беглый осмотр лосевских текстов в поисках необходимых для дальнейшего изложения ключевых понятий, вспомним чрезвычайно значимый и теперь уже, можно сказать, знаменитый отрывок из письма 1932 года, в котором сторож дровяного склада Свирьлага рефлектировал над своим (несвоевременным тогда) творчеством:
«В моем мировоззрении синтезируется античный космос с его конечным пространством и – Эйнштейн, схоластика и неокантианство, монастырь и брак, утончение западного субъективизма с его математической и музыкальной стихией и – восточный паламитский онтологизм и т.д. и т.д.» 5.
В цитате же с нажимом подчеркнем место о синтезе, а долг предварений и вступлений посчитаем исполненным.
Рассмотрим теперь, какие же черты теории относительности попали в поле зрения Лосева и как они ему увиделись в перекличке со специфическими чертами античного космоса.
Во-первых и прежде всего, Лосеву дорого то обстоятельство, что современная наука вслед за Эйнштейном вынуждена была отказаться от старого ньютоновского понимания пространства как пустого и равнодушного вместилища. Такое вместилище – это даже не баня с пауками, как определил некую незыблемую вечность один из героев Достоевского (образ сей еще в достаточной мере содержит и жизненного и, в конце концов, юмористического!), это, словами «Диалектики мифа», есть «скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та же самая дыра, которую ведь тоже можно любить и почитать» 6.
Лосев любит диалектику и служит ей. Для него даже невозможно представить себе абсолютной бесформенности, ибо ее реально попросту нет, ибо диалектика – «в понятиях данная живая жизнь» 7 – для всякого «одного» необходимо полагает «иное», а потому для материи (вещи) требует присутствия ее сущности, т.е. требует выявленности, выраженности любого феномена. В таким образом намеченной универсальной картине всемирной выразительности сама теория относительности не составляет особой новости, она лишь подтверждает общий принцип на своем специфическом примере. Потому для Лосева те основания фигурности пространства, которые находятся в т.н. общей теории относительности посредством установления связи тяготеющей массы с кривизной пространства, ничуть не убедительнее, скажем, античных представлений об инобытийной воплощенности и выраженности всех энергий первичной «тетрактиды А» в податливом и переимчивом «меоне» вторичной «тетрактиды В» – за неимением места приходится лишь скороговоркой упоминать лосевскую (ре)конструкцию для неоплатонической диалектики бытия. Не испытывал Лосев, нужно сказать, и особого пиетета к известным успехам математики в современной науке. Действительно, миром всецело правит число – вот мысль, одинаково дорогая и Эйнштейну и, скажем, Проклу. Но античный и современный способы математизации существенно различны. Разбирая знаменитый пример «гармонии сфер», изложенный Платоном в «Тимее» на языке пифагорейской числовой диалектики, Лосев подчеркивал: разница состоит «в том, что нынешняя математика по существу своему аналитична, античная же по