Читать интересную книгу Рыжая магия - Владимир Соколовский

Соседка испугалась, прикрыла дверь на цепочку.

— Не ори! Ишь, нашелся какой! Уматывай! Кто ты ей? Муж, что ли? Мало вас тут бродит, хахалей-то. Только и посматриваете, где плохо лежит. У, заиграл глазами, засверкал! Нужон ты ей. У ней теперь мужчина обходительный, солидный, в теле. Правда, рыжий, — ну так что ж?

— У-у-ая-аа! — завизжала она и еле успела захлопнуть дверь, на которую Скрипов кинулся всем телом. С набрякшим взглядом, обострившимися носом и подбородком, он рванул пару раз ручку, затем крутанулся на месте, отошел к другой стене коридора и побежал на дверь Полиной квартиры. Она гулко бухнула. «Ой-ёй!» — скричал кто-то изнутри. В коридор стали выходить жильцы.

— Кур-рва-а! — надрывался Геня, беря новый разгон. А когда, отыграв обратно, оказался у противоположной стены, его схапал за плечо здоровый мужик в майке и притянул к себе:

— Ты зачем здесь шалишь? Ты здесь не шали, а то загну салазки, будешь знать. А с этой блудью я еще разберусь. Надоело. Канай, голубь!

Говоря это, он вытащил Геню на лестницу и турнул его вниз. Геня скатился, на лестничной клетке упал; встав на четвереньки, поглядел на столкнувшего его мужика. Тот был устрашающе могуч, но мало того, рядом с ним стояли еще двое и строго глядели на Геню. Да, с такими связываться не стоит, живо сломают. Ладно. Попробуем другую тактику. Скрипов встал, злобно выругался в сторону жильцов и — стремглав наружу, чтобы не догнали. Сразу же свернул за угол барака, обогнул его и выбежал с другой стороны, прямо под окно Полиной комнаты. Ночник там уже не горел. Снова кровь мутно хлынула в мозг. «Я ее… любил… любил… к ней… как к человеку… а она… словно фраера… хо… хо… хооххх…» Геня покружил возле стены дома и нашел булыжник. Им он и зафитилил в окно изменницы-подруги. Раздался звон: камень влетел внутрь и ударился во что-то деревянное. Тотчас же распахнулась створка, голый, в одних трусах, мужчина, белея телом, вспрыгнул на подоконник, свесился, приладившись, на руках и, упав на землю, оказался внезапно рядом с разъяренным, но не ожидавшим такого поворота дела Геней. Рецидивист только успел прошипеть:

— Ну ты, ты, в натури… — и, изобразив пальцами рога, ткнуть ими в сторону противника, будто бы собирался выколоть глаза. Но тут же был сбит с ног резким ударом по колену. Геня упал и замер в страхе. Мужчина нащупал ворот его болоньевой куртки, оторвал от земли, подвесил так, что подошвы скриповских сапог болтались сантиметрах в пяти от земли, и сказал неожиданно мягким голосом:

— С-скати-ина…

После этого он отбросил его от себя, и, уже летя в воздухе, Геня почувствовал пинок такой силы, что отнялась вся задняя часть от копчика до пяток, но лишь на мгновение. Шлепнувшись, он ободрал лицо, ладони; чудом осталась цела бутылка в кармане брюк, а то ранения могли быть тяжелее. Поднявшись, Геня сразу бросился прочь, за барак, даже не попытавшись заглянуть в лицо сопернику. Острое, отработанное чутье бывшего рецидивиста сказало ему: здесь сила сильнее твоей, поэтому уходи! Включился инстинкт самосохранения, столько раз спасавший раньше. И он трусливо побежал от бараков. Но душа клокотала и задыхалась от ужасного коварства женщины, от разрушенных больших надежд на сегодняшнюю ночь.

«Сука… сука…» — подвывал Геня. Бараки кончились, и он, весь в грязи, выбежал на асфальт перед пятиэтажным кирпичным домом. Глянул на часы — уже одиннадцать. Возле дома был маленький скверик. Сев на песочницу, Скрипов вытащил из кармана бутылку и стал рвать зубами пробку. Выпил, не отрываясь, треть и внезапно ощутил спокойствие. Такое властное, сосредоточенное, какого уже давно не ощущал. Покуривая, он подождал немного: не выйдет ли кто-нибудь из дома. Вот вышли двое парней, но что толку идти за ними, самого запросто уторкают. Если бы бабенка… Однако вокруг было тихо, и Геня снова принялся за водку.

Он выпил ее всю, разбил бутылку о грибок песочницы, оставив при себе острое, зазубренное горлышко, и двинулся на охоту по ночным улицам. Сосредоточенно гонялся за попадавшими в поле зрения прохожими, но они легко убегали от него, потому что Геня был пьян, падал. Так он пересек полгорода и оказался перед дырой в заборе стройки, где работал плотником-бетонщиком. К этому времени бывший рецидивист уже захотел спать. Он пролез в дыру и направился к будке, над дверью которой горела лампочка. Возле будки на чурбачке сидела Комендантша. У ног ее лежал черный пудель-кобелек.

— Привет, м-мамаша, — вполне миролюбиво сказал Геня. Злоба его на коварный и злой мир выдохлась и, вероятнее всего, он забрался бы в будку и грохнулся спать, если бы не пудель: он, почуяв Геню, злобно зарычал и сунулся оскаленной пастью к Гениной ноге. Тот выругался и хотел пнуть собаку, но старуха схватила его за локоть:

— Перестань же дразнить собаку, наконец! Ах, безобразие какое.

— А он… чего?

— Его как раз можно понять. Помнишь тот твой удар? Он не забыл.

— Ах, он не забы-ыл… И вы туда же, паскуды… — В Гениной голове снова заплескалась мутная, больная тоска.

Над стройкой раскатилась звонкая соловьиная трель. Кобель тихонько завыл. На носу его жирно отсвечивал лунный блик. Комендантша подняла голову и выжидательно поглядела на Геню. А он рос, пучился над ней, и ладонь его все сильнее сжимала острое бутылочное горлышко. Давно не испытываемая радость потряхивала его, словно лихорадка. Вот, вот она, вражина, и наконец-то ему будет покой! Сейчас он отомстит и за прошлые свои отсидки, и за Полину, и за жизнь с Раисой, и за другие свои неудачи. Свист соловья достиг необычайной силы. Вокруг было светло и пусто. Скрипов резко размахнулся и вонзил бутылочное горлышко в сухую и длинную старухину шею. Обливаясь кровью. Комендантша упала с чурбачка. И тут же ослепительный свет, гораздо ярче лунного, вспыхнул над строительной площадкой и озарил ее. И Геня увидел Зону Тот же забор, только — с вышками для часовых, их светлые во вспышке силуэты он видел совершенно отчетливо. Толпа гульливых некогда, а теперь угрюмых друзей-корешков окружила Геню, жала ему руку, кричала приветствия. Спокойно, с достоинством принимал он эти знаки внимания, Но затем свет пропал, Зона исчезла, и ужасная мысль проникла в пьяный, разгоряченный преступлением мозг: а если — не Зона, а выше, до самых пределов? Станет кто-то церемониться, если речь зайдет о рецидивисте, хоть и бывшем! Геня застонал, выронил из окрашенной чужой кровью руки зазубренное стекло, повалился на скамейку и потерял сознание.

Утром он пришел в себя, ощутив, как к лицу его прикасается и гладит что-то теплое, мокрое, шершавое. Открыл глаза — черный пуделек стоял над ним и лизал щеки, нос, губы. Геня вздрогнул, чихнул — и собака тотчас унеслась через дыру в заборе. Он сел, огляделся.

Ни души. Поднял с земли зазубренное бутылочное горлышко, без всяких следов крови. И старухи нет, и не похоже, чтобы ее уносили, уж его-то в этом случае побеспокоили бы обязательно! Значит, поблазнило? Вот ведь какая приключилась сатана! Геня вспомнил свои вчерашние похождения и покачал головой. Нет, надо завязывать с этими делами, а то нарвешься, чего еще проще… Он взял горлышко, спустился в котлован и похоронил его рядом с закопанной молодым специалистом тяжелой золоченой кистью и белой папкой дяди Миши Мохнутина. Постоял немного, повздыхал о чем-то своем и пошел заколачивать дыру в заборе.

Когда, ближе к обеду, на стройке снова появилась Комендантша, Геня сначала не поверил своим глазам: шея у нее была забинтована.

— Где шею повредила? — спросил ее бригадир Костя, и она ответила коротко:

— Поранилась о стекло.

От таких слов у бывшего рецидивиста закололо в груди. Стараясь не глядеть на старуху, он направился в будку, занял там у дяди Миши рублевку, сходил в столовую, купил три котлеты пикантных, завернул их в газетку и на стройке отдал черному пудельку. Тот сожрал подарок с большим аппетитом, а Комендантша — так показалось Скрипову — поглядела на него с необыкновенной мягкостью. Весь остаток смены он был бодрым и веселым.

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Начальник строительно-монтажного управления Илья Иванович Муромцев вернулся домой поздно вечером и сильно не в духе. Шуганул по углам дочерей Маланью да Василису, чтобы не мешались под ногами, достал из большого холодильника бутылку чешского пива и выпил всю махом. Опять вызывали в трест, 'опять была накачка, лупанули выговорком. Вроде многие годы прошли на стройке, а вот, поди ж ты, — каждый раз неприятно. Как будто он виноват в том, что опять все делается не как следует. Или никак не делается. Порядок, конечно, есть порядок, выговор тоже нельзя не дать. Разве он не понимает? Мастер спросит с бригадира, тот разведет руками: а я при чем? Того не было, то не дали, другое не завезли. Один был на больничном, другой на сессии райсовета, третья в декрете. С мастера спросит прораб и услышит в ответ почти то же самое: я бы, мол, с удовольствием и доброй душой, да ведь сам видишь, как получается… И так до министра, а уж он перед кем там оправдывается, бог весть. Каждый в чем-то виноват, и у каждого, опять же, есть причины выставлять себя правым. И оправдаются, каждый оправдается, разве ж начальство не понимает, не входит в положение? Ну, начальник СМУ даст выговор прорабу, начальник главка — управляющему трестом, что от того изменится? Да он их уже считать перестал, эти выговоры. Выговорешники, выговорунчики… Нет, за производственные дела теперь сильно, по полной катушке не нагорает. Нагорает, вплоть до снятия и прочих оргвыводов, за другое… Если докопались, что воруешь, или всплывет крупная аморалка, раздутая недругами до чрезвычайных размеров. А так — ничего.