Читать интересную книгу А дальше – море - Лора Спенс-Эш

заплатить за платье, хотя у нее и нет денег? Может, папа сможет прислать. Миссис Джи взволнованно суетится рядом.

– Послушай, Беа, – говорит она, и Беатрис по лицу видит, что миссис Джи встревожена, как и всегда, когда Беатрис погружается в грезы, – здесь самые вкусные черничные маффины. Давай побалуем себя перед отъездом?

Беатрис отрицательно мотает головой, внезапно разозлившись на эту женщину, у которой, кажется, есть все чего душа пожелает. Она, наверное, обидела ее, но не в состоянии объяснить, о чем думает. Лицо миссис Джи обретает привычное невозмутимое выражение, и это своего рода защита, понимает Беатрис. Она уже усвоила, что каждый здесь носит маску.

– Тогда идем к машине, дорогая. День выдался длинный.

По пути домой Беатрис не отрываясь смотрит в боковое окно. Два дня назад шел снег, и сейчас даже чудесный Бостон стал серым, холодным и грязным. Интересно, а дома выпал снег или нет. Как вообще может быть, что там идет война? Ей часто чудится, что она оказалась в волшебной сказке, в стране, где покупаешь голубые бальные платья, и ходишь на торжественные приемы, и ешь черничные маффины. Девочка в сказке совсем не та же девочка, что дома. Это только видимость, убеждает она себя, и скоро она вернется в свой настоящий дом, и все это станет просто сном. Какая глупость думать, что семья в витрине – это ее семья, просто смешно верить, что ее дом может быть здесь. Беатрис смотрит на часы, которые по-прежнему показывают лондонское время. Дома сейчас восемь вечера. Родители сидят в темноте, свечи сгорают до основания и сами собой гаснут.

Реджинальд

На Рождество Реджинальд организует телефонный разговор, с рабочего номера на заводе. Он меряет шагами ледяной сумрачный кабинет начальника в ожидании, пока зазвонит телефон; Милли сидит прямо у аппарата.

– Они забыли, – говорит Милли, когда звонок запаздывает уже на пять минут.

– Чепуха, – отвечает Реджинальд, – просто что-то со связью. Сегодня многие звонят домой.

– Надо было нам самим позвонить, – сетует Милли, а Реджинальд устало прикрывает глаза. Нет смысла спорить.

Но когда наконец раздается звонок, вздрагивают оба, и Реджинальд едва ли не с удивлением смотрит на Милли. Она хватает трубку после первого же звука.

– Родная моя, – говорит она. – Родная. – Редж видит в полумраке, как лицо ее каменеет. – Да, привет, Нэнси, – говорит она. – И тебя тоже.

Голос у Милли совсем как у ее матери – такой же холодный и официальный. Пару минут они вежливо болтают, Реджинальд не прислушивается, сгорая от нетерпеливого желания услышать голос дочери. И тут тон Милли теплеет.

– Родная, – произносит она. – Солнышко.

А потом начинает рыдать так горько, что не может говорить, и Редж забирает трубку у нее из рук и держит так, чтобы им обоим было слышно.

– Беатрис, – просит он, – поговори с нами.

И она говорит. Ее родной голос возникает из тьмы, из колючих пауз тишины между словами.

По пути домой знакомые улицы кажутся в темноте совсем незнакомыми, Милли отстраненно молчит, руки ее спрятаны в карманах, уста замкнуты.

Редж вспоминает, что Беатрис звучала как-то непривычно, но трудно определить, что же не так. Акцент, конечно же. О божечки, вырвалось у нее один раз. Она щебетала про вечеринку, на которую ходила с Уильямом или с Джеральдом, он никак не может запомнить, кто из них кто, а потом, когда он разговаривал с Итаном, тот назвал ее Беа. Его непринужденность должна была бы успокоить Реджинальда, дать понять, что дочь в полном порядке и в безопасности, но в глубине души, наоборот, поселилась тревога.

– С Рождеством, – говорит Милли, поднимая бокал в темноте комнаты, освещаемой лишь огоньками свечей.

Реджинальд тоже поднимает свой бокал, но не находит слов в ответ.

Джеральд

Снег пошел накануне вечером, и когда Джеральд просыпается, он с восторгом видит, что оконные стекла в морозных узорах, похожих на еловые ветви. И двух одинаковых веточек не найти. Джеральд предвкушает новые возможности. Снег все еще идет, ложится на землю, весь мир затих. Все еще спят. Когда Джеральд выпускает через заднюю дверь Кинга, пес исчезает за пеленой снега, а затем выпрыгивает обратно, вскидывая лапы, и скачет по заснеженному газону.

Джеральд дышит на стекло двери и выводит указательным пальцем свои инициалы: ДГ, 9 лет. Наружу ему не хочется. Удовольствие от такого дня не в том, чтобы прогулять школу. Школу он, в общем, любит, хотя научился не признаваться в этом вслух. Но в такой день, как сегодня, можно остаться дома и повалять дурака. Можно разобрать коллекцию марок, или помочь маме на кухне, или поиграть с Беа в настольные игры. Уилли захочет гулять, кататься на санках с ребятами, цепляться за бамперы машин.

Заслышав шаги на лестнице, он поворачивается. Беа спускается тихо, как всегда, и, как всегда, полностью одета. Он ни разу не видел ее в ночнушке или в халате. Она вообще носит ночнушку, как мама? Может, она спит в пижаме, как он?

– Доброе утро, Джи, – говорит она, и глаза ее удивленно раскрыты. – Я никогда не видела так много снега. – Беа подходит и встает рядом с ним у двери, и они стоят так, молча, касаясь друг друга плечами, и смотрят через стекло, как скачет и носится Кинг. – Погляди, – показывает она, – чьи это следы, как думаешь?

– Наверное, кролика. А может, кошки.

Беа кивает.

– В городе зима совсем другая, – говорит она наконец. – Наша квартира на четвертом этаже, и я никогда не просыпалась вот так, в белоснежном мире.

Джеральд молчит. Он уже знает, что лучший способ вызвать ее на откровенность – это не задавать слишком много вопросов, хотя его вечно разбирает, вопросы в голове так и клубятся.

Ему нравится, что она здесь. Сначала это было как приключение, но сейчас Беа словно заняла полагающееся ей место, о котором до ее появления он и не подозревал. Джеральд обожает Уилли, но знает, что сам он Уилли не интересен, брат в лучшем случае терпит его, и Джеральд чувствует, как они отдаляются все больше и больше. И вот тут как раз ему нужна Беа. Больше всего ему сейчас хочется взять ее за руку, или обнять за плечи, или поцеловать в щеку, но он понимает, что не должен так делать, поэтому просто впитывает ощущение ее близости. Беатрис дышит на стекло и на помутневшем кусочке пишет, сразу над его инициалами: БТ, 11 лет. Они стоят так, вместе, пока не возвращается Кинг, с мордой, залепленной влажным снегом, и не просит впустить его в дом.

Милли

Одним весенним