Читать интересную книгу Пашня. Альманах. Выпуск 1 - Creative Writing School

В седьмом классе Наденьку снова привели в школу.

Я была очень рада ей – не видела ее с того самого дня, когда Виктория Маркеловна быстро вывела ее из класса.

– Здравствуй, Наденька! – сказала я, нерешительно подходя к ней.

Она не узнала меня.

– Я же…

Я не стала называть своего имени. Такого большого горя страшно было коснуться.

– Боженька тебе поможет, – только и сказала Наденька, глядя мимо меня и улыбаясь. Наверное, эти слова говорила бабушка, в очередной раз ночью прижимая к большой груди лицо с раскрытым в крике детским ротиком.

Больная девочка с чужими подростками, долго она не продержалась.

Спустя пару дней после возвращения в школу ее вызвали на уроке. Вместо того, чтобы отвечать заданное, Наденька, в черных брюках и бирюзовой водолазке, плотно облегавших маленькую фигурку, с жидкими незаплетенными волосами вдоль лица, запела «Аве Мария». Голос ее стал полнее – до краев налился горем. Горе проглядывало где-то глубоко в глазах – никто так и не смог его оттуда вытащить.

Катя, Наденькина соседка по парте, всхлипнула. Остальные сидели молча.

Наденьку забрали, не дожидаясь окончания урока. Позже ее отдали в вечернюю школу.

Лешка Вареный, Леший – звезда класса, начинающий поэт, написал свое лучшее стихотворение в прозе «Надины крылья». Члены комиссии на районном литературном конкурсе обливались слезами – Надина история облетела округу – и отдали Лешему первый приз. Только наша Виктория Маркеловна почему-то не стала голосовать.

Александра Подольская

Мальчики

– Тяжело любить, – сказал он, наблюдая за тем как я, ворча, стаскивала велик с крыльца.

– Какой «любить»? Что тяжело-то? – думала я.

Мы поехали кататься к прудам, он умчался куда-то вперед, а у меня застряла штанина в колесе. Долго ковырялась с колесом, пыхтела и злилась.

Потом никак не могла его найти, думала – все. Но нашла. Ругалась.

– Я могу жить только на природе, где трава настоящая, деревья. В городе плохо, тут ничего нет, – говорил он.

Как-то он пригласил меня в гости. Хотел угостить морковным пирогом собственного приготовления и показать свои изобретения из старых стульев и каких-то железяк. Сказал, чтобы я не волновалась – он отвезет меня на велосипеде, на перекладине, туда и обратно. А как на перекладине? Как на нее сядешь-то? Жопа отвалится. Но я уселась как-то, схватилась за руль, зажмурилась, и мы поехали по дли-и-инному Укмергскому шоссе. Мимо проносились машины и автобусы, а мы ехали, ехали.

Был вечер. Над нами светили фонари. Мы пели на два голоса канон Бетховена: «Signor Abbate! io sono, io sono, io sono ammalato. Santo Padre! vieni e date mi la benedizione, la benedizione». На мосту я сказала: «Подожди, давай постоим тут чуть-чуть, посмотрим». Там внизу вдоль шоссе мигали бесконечные желтые светофоры, такая световая дорожка получалась, забыть не могу. Очень красиво. До ночи так и простояли, как завороженные.

Я думала, это мы так играем, я думала, это просто так. А это было не просто так. Эти желтые светофоры…

* * *

…Но тут с моей левой ноги слетела босоножка. Я слезла с дерева (на котором пряталась от бешено ищущих меня родителей целый, кажется, час) и метнулась в соседний двор к местным мальчишкам. «Хочешь?» – спросил мальчик по-литовски, протягивая мне эскимо. «Я не хочу», – говорит. Ничего себе! А мне нельзя: лактоза там, фигоза, гастрит. Я обрадовалась, как слон, съела эскимо, никто ж не узнает, да? Домой было идти страшно, в животе кололо, в голове звенело. Дома мне ничего не сказали. Молчали. У мамы было такое лицо…

И вот сижу я с резями в животе, в жару, поту и соплях на горшке, хмурая, как гроза: после третьего за ночь заезда на «Скорой» мне, наконец, вкатили клизму. И тут огромный, с круглым гладким лицом дежурный врач (доктор Квиклис, как сейчас помню) входит в процедурную и спрашивает: «Ты замуж хочешь?». Я говорю: «Хочу, конечно». Он говорит: «Тогда тебе нужно будет каждый день есть суп. Понимаешь?».

Я всю жизнь потом ела суп, как ненормальная. Каждый день, каждый день! Почему я до сих пор не замужем? Мне тридцать лет!

* * *

Меня любил один толстый мальчик в институте. То стул из-под меня выдернет в столовке, то мокрый чайный пакетик за шиворот засунет. Однажды утром поймал меня на темной лестнице у нашего студенческого кафе «Старый моряк», схватил за косу, долго тянул, выкрикивал гадости, я, конечно, думала, зареву, опозорюсь и лопну, но виду не показала. А один раз кинулся ко мне: «Лимита поганая! Из-под Мухосранска или откуда?». А я не из-под Мухосранска! Я взбесилась и треснула его со всей силы носком ботинка по голой ноге (где штанина заканчивается). Он сморщился от боли, громко втянул носом воздух и замер. Мы так простояли, как дураки, еще полминуты. С тех пор он меня боялся – близко не подходил и руками не трогал. Только гадости орал на всю аудиторию прямо на лекциях, чтобы все слышали. И всегда, когда видел меня на том конце коридора, кричал: «Сашелла!».

Теперь мне много лет, все не так, все другое. Никто не засовывает мне за шиворот мокрые чайные пакетики, не вытаскивает из-под меня стулья, не кричит ласково «Сашелла!». Где теперь тот мальчик? Кого теперь любит?

Диана Янбарисова

Поцелуй

Первой, в семь часов, встает мама и через полчаса будит Лиду. Пока мама красится, Лида собирает рюкзак, а Рома продолжает спать, поднимается бабушка и готовит завтрак: оладьи или сырники.

С этого начинается каждый день, с понедельника по пятницу, до 2 апреля 2015 года, когда бабушка не просыпается.

Как ни в чем не бывало светлеет небо, кое-где поросшее пухом (облака, самолетные следы). С птичьим щебетом мешается шуршание метел и летит в приоткрытую форточку. На жестяной карниз тяжело садится голубь.

Стены комнаты бледные, слабо светится пол, отражая окно. Матовый воздух залетает внутрь теплого спящего Ромы (на подушке, как всегда, мокрое пятнышко слюны), мамы, как будто спокойной, только по пальцам, закрывающим рот, текут серые струйки туши, Лиды, смотрящей на маму, на Рому, на голубя за окном и только потом, через силу – на бабушку. Бабушка тоже бледная, со слабо светящейся кожей. Воздух ее обволакивает, как пустую вазу на полке серванта, как настольную лампу и жестяной стаканчик с карандашами, как любой предмет в комнате, не проникая вглубь.

Мама долго говорит по телефону на кухне, а Лида и Рома сидят в другой комнате: Лида на диване, Рома на полу. Он сонно водит машинку вдоль голой ноги и жужжит, Лида сердито шикает, и он начинает жужжать шепотом – получается шипение. Из кухни доносится: «да, сегодня», «можно к вам привести», «спасибо большое». Мама собирается сплавить их соседке: так она делает всегда, когда с бабушкой что-то не так. И все из-за Ромы – Лида-то уже взрослая. Пока мама идет по коридору, Лида хмурится и готовится держать оборону, но, увидев ее лицо, сдается и только кивает.

Дома у тети Тани привычно пахнет котом Пушком. Она, как всегда в старом цветочном халате, смотрит на Лиду излишне жалостливо, а с Ромой излишне сюсюкает.

Отказавшись от чая, Лида идет в комнату и забирается с ногами на диван рядом со спящим котом. Рома тут же бежит за ней с раскинутыми в стороны руками и криком «я самолетик!». За окном галдит детсад. Рому туда не отдали, потому что он часто болеет. «А зря», – думает Лида и жалеет, что не взяла с собой плеер.

Если бы не Рома, она была бы дома с мамой и бабушкой. А если бы не бабушка…

Сегодня во время открытого урока по английскому у них первый прогон «Спящей красавицы», «Sleeping beauty», которую они готовили к выпускному из начальной школы. Лида должна была играть Фею-Крестную. Мама, конечно, из-за работы прийти не могла, Лида не обижалась, а бабушка с Ромой собирались. «Ба, там же все на английском, – говорила Лида. – Ты ничего не поймешь.» Но бабушка махала рукой, мол, разберемся. Да уж, разобрались. Теперь Фею играет Юлька Кристалева, ее официальный дублер. Впервые в жизни она действительно жалеет, что пропускает школу.

– Лида…

Рома лежит на полу, задрав кверху ноги.

– Когда мы пойдем домой? Я хочу домой.

– Хоти.

– А когда бабушка проснется?

– Ты дурак, что ли?

– Сама ты дулака. Она спит, мне мама сказала.

Лида отворачивается к окну. Но Рома не унимается.

– Лида…

– Ну что?

– Долго она еще будет спать?

– Долго. Сто лет. Пока не поцелует прекрасный принц, – выпаливает вдруг.

– Плинц? – недоверчиво спрашивает Рома.

– Плинц.

Рома задумывается.

– А если я поцелую?

– А ты что, принц? – зло бросает Лида.

– Плинц, – неуверенно отвечает Рома.

Лида усмехается и ничего не говорит.

Рома еще пару секунд вглядывается в ее лицо, потом начинает что-то тихо напевать, держась за большие пальцы ног. Лида закрывает глаза.

* * *

С бабушкой прощаются на следующий день в маленькой церкви рядом с домом.