Читать интересную книгу Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

Лондон — первая мировая метрополия, куда попал 15-летний Паке, став учеником в мануфактурной лавке своего дяди на Оксфорд-стрит, — поначалу пробудил у него живой интерес. «Но я… уже вскоре затерялся в портовых территориях, парках, музеях колоссального города». Вместо того чтобы расширять радиус своих ознакомительных прогулок, он сидел «вечерами с шести до девяти… в библиотеке Гилдхолла и читал старые комплекты журнала “Дойче рундшау” с их замысловатыми, на редкость увлекательными спорами “за” и “против” Ницше»{62}.

В 1904 г. Паке — студент в Америке, менее чем через полгода после своего первого большого путешествия на Дальний Восток. Нью-Йорк поначалу привел его в восхищение, сменившееся впоследствии страхом. В одной из первых своих больших городских поэм («Атлантический город») он уитменовским стихом славит «поток жизни», вольно изливающийся здесь, — и все же видит (как позднее увидел Бертольт Брехт), что великий город овеян «дыханием погибели»{63}.

И наконец, он посетил всемирную выставку в Сент-Луисе, которая и была подлинной целью его поездки. Оттуда «проехал через несколько штатов до Денвера, писал для газет штата Миссисипи и набрал несколько ящиков книг для социального института Вильгельма Мертона во Франкфурте»{64}, В отличие от путешествий в страны Востока, никаких путевых очерков, посвященных этому раннему визиту в Америку, Паке не опубликовал. Но в его первом и единственном романе «Дружище Флеминг», в котором прослеживаются отчетливые автобиофафические детали, герой-немец решает возвратиться из Америки на родину. Предложение американского шефа героя финансировать его учебу в университете «ничего не давало ему», поскольку любое учение за океаном было бы «трудным и поверхностным». Ибо он ощущал «в себе силу и призвание стать не инструментом какого-нибудь крупного предприятия, нацеленного на извлечение прибыли, а исследователем земли»{65}.

В итоге Флеминг (как и сам Паке) изучает в немецких университетах «государственные», т. е. общественно-политические науки, следуя «изречению Наполеона, что политика — это судьба». В этом предмете он надеется «еще сделать открытия и наметить основы более высокого строя». А кроме того, он «одновременно приобретал тут прекрасное снаряжение для далекого похода, представлявшегося ему во снах наяву»{66}. При этом Флеминг (как и Паке) попадает в мир идей «социально-политических работ физика Эрнста Аббе, чье отношение к рабочим в его знаменитых оптических мастерских привело его прямиком к главным вопросам государственности»[16]. Вечерами же он просиживает в кружке, где «по-обывательски ограниченные кандидаты на сдачу государственного экзамена» спорят «с фанатичными евреями из России»{67}. И все же это нечто совершенно иное, непохожее на плоский, жесткий, громкий и бездуховный мир Америки.

Гибнущий Париж

Действие романа протекает, вообще говоря, в Париже, куда Флеминг приезжает вслед за скульпторшей Бертой, которая из-за него покончила с собой, потому что он не смог полюбить и возжелать ее. Там он попадает под влияние профессора Фраконнара, «смелого, страстного, человека с макиавеллистским характером», лидера антиклерикально-антимилитаристского массового движения с синдикалистскими чертами, выдвигавшего лозунг «социальной войны».

Такой поворот романа тоже был вполне автобиографичным. В октябре 1909 г. Паке (по следам умершей подруги, которая была старше него, писательницы Детты Цилькен) отправился в Париж и там угодил в гущу «беспорядков в связи с делом Феррера», потрясших всю Европу, но в Париже принявших особо бурные формы. Фигура профессора Фраконнара, очевидно, выписана с оглядкой на Гюстава Эрве, издателя газеты «Социальная война»[17].

Фраконнар «рассчитывал прежде всего на человеческий динамит большого города: на огромную армию безработных, десперадос, преступников». Он собирал «парижских апашей, беженцев из всех стран, русских революционеров, испанских и итальянских анархистов, армянских фанатиков», чтобы из этого материала «создать что-то вроде иностранного легиона, пусть и не признающего никаких уставов, но зато наводящего ужас»{68}. В конце романа Флеминга, которому поручили организовать немецкое подразделение, убивают его товарищи, как только он собирается сбежать в Германию. На него падает подозрение в том, что он провокатор и полицейский шпик.

Эти выстрелы становятся сигналом, порождающим фантасмагорический мировой конфликт. «Со всей Франции, со всего мира в Париж стекались бузотеры… Они приезжали, чтобы набрать искры из большого горящего костра и разжечь восстание угнетенных в других странах»{69}. Франции угрожает война с соседними державами, заметившими всю безысходность ее положения. Именно об этом и мечтал Фраконнар — о «мятеже во время мобилизации». Против него выступает клерикально-милитаристское контрдвижение, цель которого «образовать могущественный орден имени Девы Жанны д'Арк, орден во спасение Франции». Правые и левые сражаются за душу масс, «бледных, опустившихся и исполненных ненависти людей, наводнивших улицы»{70}.

Париж в этом написанном в 1910 г. романе предстает еще в классическом духе — как столица социальной революции XIX в., пришедшая между тем к полному вырождению. Под поверхностью «классичности», богемно-артистичного духа этой столицы Запада кипят мрачные страсти, прорвавшиеся наружу в только что отшумевшем деле Дрейфуса (которое также включено в фон романа). Если Америка показана жестокой и поверхностной, то Франция — яркой и обветшалой.

Дружище Флеминг — чистый немецкий простец (подобный Гансу Касторпу из романа Томаса Манна «Волшебная гора») — отправился в это болото только ради того, чтобы выстрадать там смерть «на русский манер» — намек на французско-русский альянс против Германии, который проявил себя как союз внутренне расколотых, пришедших в упадок империалистических стран. Так что нарастающая классовая и гражданская война также подгоняла к началу мировой войны, а она — и это было пророческой линией в романе — несла в своем лоне то ли социальную революцию, то ли еще никому не ведомую реакцию.

Европейское «срединное царство»

Позитивный образ, противостоящий разорванному, упадочному миру Запада и его российским террористическим отражениям (их реальным прообразом послужила, видимо, «партия социалистов-революционеров» Бориса Савинкова, проводившая политику террористических актов), Паке нарисовал в опубликованной в начале 1914 г. статье «Идея императора»{71}. В ней он провел смелую диагональ от дантовского «видения исполненного Богом мирового царства» к китайской идее императора, которая в своем глубоком конфуцианском воплощении является, по его словам, «образцом еще в большей мере, чем изысканный образ европейской [идеи императора]» и во всяком случае ближе к Германии, чем «колумбовская республиканская империя Америки»{72}. Поэтому Паке допускал, что республиканизм, только что пришедший к власти в Китае, представляет собой лишь короткую интермедию перед основанием новой, обладающей большей жизненной силой империи — по образцу Японии, которая, в свою очередь, восприняла китайскую идею императора и «укрепила ее, придав ей всепревышающее и воодушевляющее величие»{73}.

А почему не испробовать ее и в Европе? Возможно, для простых людей во всех обществах существует «глубинная потребность в доверии к миропорядку», универсальным выражением которого является «представление о материнской сущности страны и отцовской сущности императора»{74}. Лишь «упразднение титула римского императора» в 1806 г, развязало бешеную конкуренцию европейских империализмов, ввергнувшую Европу в анархическое, разорительное и «развращающее» состояние, и выбраться из него «можно будет… только с помощью будущих войн или масштабного территориального переустройства»{75}.

Образ обновленной европейской вселенской монархии, который Паке набросал, поглядывая на Китай и Японию, содержал все черты новоевропейской консервативной утопии и — добавим, забегая вперед, — через пять лет послужил для него одним из мостов к идеям и практикам большевистской революции. Обновленная европейская имперская власть, считал Паке, должна взять на себя «формирование наднационального права», а также задачу «прокладывания путей между нуждой бедных и полезными ископаемыми, которые сокрыты в недрах еще недоступных частей земли». В ее задачи входили бы также «урегулирование миграции и расселения, ликвидация вредной монополии частных лиц на землю и средства производства» и «повышение общего уровня масс посредством просвещения, не отстающего от стремительного роста населения»{76}. А поскольку китайская императорская власть «правила коммунистически упорядоченной империей», то и русские мыслители вроде Леонтьева уже давно считали, что «абсолютизм скорее сочетается с социализмом, чем с буржуазным либерализмом»{77}.