Читать интересную книгу Переплётчик - Эрик Делайе

Жан де Грези чувствовал, что час его близок, и послал старшине Вилье официальное прошение о назначении срока экзамена для Шарля. Вилье, уже неоднократно державший в руках переплёты, сработанные подмастерьем де Грези, не стал противиться. Он прекрасно понимал, что молодой человек сделал уже не один десяток «шедевров», то есть экзаменационных работ невероятной красоты и сложности, и потому экзамен в данном случае представлял собой не более чем пустую формальность. Ввиду слабого здоровья Жана Вилье не стал требовать соблюдения всех ритуалов и обязательного присутствия старика с сыном на цеховом совете; в конце марта 1664 года комиссия в малом составе явилась непосредственно в мастерскую, чтобы проверить знания и умения Шарля де Грези.

Цех книготорговцев и книгопечатников, к которому принадлежали и мастера переплётного дела, не относился к числу шести привилегированных гильдий, удостоенных чести нести балдахин над лицами королевской крови, и потому грамота о мастерстве стоила по-божески — четыреста пятьдесят ливров (против шестисот, к примеру, у меховщиков или тысячи семисот у чулочников). Деньги были внесены тут же (путём передачи кошелька господину Вилье), а вопрос об экзаменационном «шедевре» отпал сам собой после демонстрации последних десяти работ Шарля. Надо отметить, что право на изготовление «шедевра» шестнадцатилетнему пареньку могли и не предоставить: свою роль сыграли добрые отношения Вилье и де Грези, а также известность последней фамилии — цех не мог позволить себе потерять знаменитую марку, служившую одним из знаков качества в переплётном деле. Поэтому с молчаливого согласия старшины в документах, поданных руководству цеха, возраст Шарля был завышен на четыре года. В принципе высокий и статный молодой человек вполне мог сойти за двадцатилетнего.

Вопрос о мастерской также отпадал сам собой. Старик уже не мог работать — даже вполсилы, — и молодой де Грези, по сути, получал мастерскую в своё полное распоряжение. Там же в присутствии ряда представителей цеха старшина Вилье вручил Шарлю Сен-Мартену де Грези грамоту о мастерстве.

День 19 апреля 1664 года выдался тёплым и солнечным, хотя предшествующая ему неделя была ветреной и дождливой. Но уже к полудню уличная грязь стала потихоньку подсыхать, настроение парижан улучшилось, а мир вокруг засверкал яркими красками. И только в доме переплётчика де Грези царили тьма и уныние. Побывавший у господина Жана с утра врач сказал, что сделать ничего не может и осталось старику от силы несколько часов. «Пожил, — добавил эскулап, — он прилично, почти семьдесят пять, надобно и честь знать». Исключительно в силу своего спокойного характера юный Шарль не вышвырнул врача из окна второго этажа, где располагалась комната отца.

Жан совсем ослабел. Он не хотел есть и просто смотрел в потолок, иногда надрывно кашляя. Мари, хотя давно уже считалась членом семьи, не смела нарушать единение отца и сына и потому тихо плакала внизу, на кухне, уже подумывая, что нужно прикупить для поминального ужина. Шарль же сидел у изголовья умирающего, ласково глядя в глаза старого переплётчика — человека, который подарил ему не саму жизнь, но её смысл. Впрочем, Шарль не подозревал, что является приёмным сыном. Истиной для него всегда была легенда о том, что мать его умерла при родах, потому и взяли Мари в качестве нянюшки. Сама же Мари, знавшая правду, ни за что бы не проговорилась. Была ещё и мадам Бонаме, известная своей чрезмерной болтливостью, но господин де Грези знал, как заставить её молчать. Он просто регулярно немножко ей приплачивал. И когда она собиралась было развязать язык и разболтать всё какой-либо соседке, она вспоминала, что лишится из-за этого небольшого ежемесячного дохода — и тут же замолкала.

«Отец», — сказал Шарль. И больше он ничего не сказал, так как толком и сам не знал, что хотел произнести в эту печальную минуту. Но своим призывом он пробудил в Жане последние остатки жизни. «Сын, — отозвался тот, — я не буду говорить тебе, что ты всегда был мне опорой, поддержкой и что я счастлив оставить своё ремесло такому ученику, как ты. Я хочу сказать лишь одно, — добавил старик после некоторой паузы. — Я не всему успел тебя выучить, многое тебе придётся постигать самостоятельно. Точнее, я успел выучить тебя всему, чему имел право тебя учить. Остальное…»

И тут старик откинул голову на подушку и затих. Шарль не до конца осознал последние слова отца, так как горе затмило собой их смысл. Молодой человек, содрогаясь от рыданий, упал лицом на грудь мертвеца. Отныне и навсегда парню предстояло самостоятельно идти по избранному пути и решать множество вопросов, которые ранее решал за него Жан. Правда, де Грези научил Шарля самому главному: умению работать с клиентами, и, более того, львиная доля заказчиков мастерской де Грези привыкла к тому, что в ней работают два равных мастера, два великих переплётчика. Ещё при жизни отца слава переплётов работы Шарля разнеслась по Парижу и окрестностям: по настоянию старика молодой человек разработал свою собственную маркировку и всегда ставил её на переплёты, сделанные без помощи учителя (естественно, рядом с учительской: находясь в статусе подмастерья, молодой человек не имел права на собственное клеймо). Эту маркировку хорошо знати клиенты.

Посему никаких финансовых проблем у Шарля не было. Ему не о чем было заботиться, нечего решать — достаточно было продолжать работать, не более того. Но последние слова отца взволновали его — позже, когда он сидел в одиночестве и думал о том, какой огромный кусок его жизни исчез вместе с Жаном де Грези. Как разгадать эту загадку, где ключ к шифру? Что значит «учил тому, чему имел право учить»? Видимо, думал Шарль, в переплётном деле есть что-то ещё, что-то запретное, незнакомое, недоступное — и это можно постичь только самостоятельно, и лишь после постижения можно считать себя настоящим переплётчиком. Более того, развивал молодой человек свою мысль, возможно, это знание вознесёт меня над рядовыми мастерами переплётного дела, превратит в переплётного бога, я сам стану переплётом книги жизни… Фантазия влекла Шарля всё дальше и дальше, а в это самое время тело Жана де Грези омывали на первом этаже, одевали в лучший сюртук, и гробовых дел мастер снова приходил снимать мерку, так как в первый раз, непосредственно после кончины переплётчика, что-то напутал.

Похороны состоялись три дня спустя. Вместе с телом в гроб положили несколько любимых книг мастера. Правда, кое-кто опасался, что воры разорят могилу, чтобы достать драгоценные переплёты, испещрённые драгоценными камнями и покрытые позолотой, но Шарлю это было безразлично. Он знал, что всё сделал правильно. Глядя на гроб, он подумал, что тот — тоже в своём роде переплёт для человека. Только открывать этот переплёт нельзя, потому что внутри — смерть и разложение. Разговаривая с гробовщиком, юный де Грези узнал много интересных вещей. Например, как он выяснил, многие богатеи заказывали себе гробы ещё при жизни, причём внутри последнее пристанище обставлялось порой как настоящий дворец.

Погребение Жана де Грези было не слишком пышным: так решил Шарль. Переплётчика похоронили на кладбище Невинных, на самом краю переполненного некрополя, причём Шарль тщательно проследил, чтобы во время похорон не произошло никаких казусов, связанных с переполнением города мёртвых. Он неоднократно слышал истории о том, как, копая яму для новой могилы, рабочие не обращали внимания на многовековые наслоения — и во время похорон гроб умершего опускали прямо на скелет (или мумию) мертвеца, погребённого за век до того. Пытаясь удовлетворить требования Шарля, рабочие возмущались, мол, нет на Невинных свободных мест, всё одно придётся поверх кого-то класть. Но Шарль настоял, чтобы копатели, даже если наткнутся при работе на чьи-то останки, тщательно очистили яму, хотя бы сымитировав её «свежесть», если можно так выразиться.

Юный переплётчик возвращался домой вместе с Мари. Бывшие собутыльники отца звали его с собой — помянуть Жана в кабаке, но Шарль холодно относился к алкоголю и отказался от сомнительного удовольствия. По дороге к дому он молчал, ни слова не произнесла и Мари. Слёзы состарили её. Она, тридцатитрёхлетняя вдова, ещё вчера выглядела на двадцать пять, а сегодня — на все сорок.

Когда они пришли, Мари разогрела еду, они пообедали. Назавтра должны были собраться ближайшие друзья и соседи де Грези, чтобы вспомнить об ушедшем, а сегодняшний вечер обещал быть самым грустным в жизни Шарля. Молодой человек понуро поплёлся в свою комнату.

Но, как ни странно, именно этот день стал для молодого человека знаковым не только и даже не столько по причине похорон отца. Некоторое время Шарль сидел в своей комнате и смотрел в пустоту, а затем на него обрушилось отчаяние. Он осознал, что больше никогда не увидит старика, никогда не услышит его спокойный голос, никогда не прикоснётся к мудрости, которую приносил отец в жизнь сына. «Никогда» представлялось Шарлю страшным, невыносимым словом; он пытался понять, сколько это: десять лет, сто, тысяча — и понимал, что «никогда» не имеет срока, что оно равнозначно вечности. И Шарль рыдал во весь голос, не стесняясь открытого окна, не опасаясь, что кто-либо его услышит и засмеёт, потому что даже мужчина имеет право на скорбь и на любое выражение этой скорби, в том числе и на плач.