– И правильно сделали, да! – уверяла меня Зоя в приватной беседе. – Дура я была, ох, дура! Если из-за всякой шпаны на себя руки накладывать, кто ж пятилетку выполнять станет? Вот ты, Ленка, поумней меня будешь, да! Нечего их подпускать, жеребцов несытых, с ними разговор один – сначала в ЗАГС, потом уже сюси-пуси! И записываться не абы с кем, а то и записывалки не хватит, а только если человек серьезный, положительный, на руководящей работе.
Постулаты своей жизненной позиции Зоя оглашала, крутясь перед крошечным зеркалом в темно-красном газовом платье, – собиралась на свидание с новым блестящим кавалером. Я улыбалась про себя и знала – мое время еще не пришло. Насилие, совершенное надо мной в юности, заморозило ледяным дыханием первые робкие завязи, теперь ни душа, ни тело мое не были готовы распахнуться навстречу первому же теплому весеннему деньку. Чтобы отогреться, мне нужно было чувство, огромное и жаркое, властное и опаляющее, как солнце.
Глава 3
…То было майское утро, яркое и влажное, как переводная картинка. Помните это вечное чудо, происходившее только в детстве? Намоченный в блюдце с теплой водой квадратик накладываешь (косо, опять косо, теперь порядок) на обертку тетради, на пенал, на крышку ранца и указательным пальцем осторожно-осторожно скатываешь мокрые струпья бумаги. И вот, сначала мутно, потом все ярче и ярче разгораются карамельные, пасхальные цвета – букет, или ангел, или резвящийся с клубком котенок. А как упоительно они пахли – клеем? краской? Я никогда не почувствую больше этого аромата. И как странно знать, что и они тоже, чудесные мои картинки, смяты и выброшены двадцать первым веком в выгребную яму истории. Современные дети не клеят картинок, их тетради и без того слишком красочны. Заметки для своих мемуаров я делаю в школьной тетрадке, внутри которой вполне привычные линеечки и поля, а снаружи, на ярко-красном фоне, изображены скудно одетые нагло-красивые девахи. Вся роскошь сверху присыпана разноцветными блестками, которые остаются на пальцах и одежде. Может быть, так и было задумано? Сама б я сроду не купила такое убожество, тетрадь притащила в дом моя домоправительница Любаша, с которой мне скоро придется расстаться. Пора ей на заслуженный отдых…
Тпр-ру, горемычная! Куда меня занесло? Вертай назад, не вспоминай больше про переводные картинки, про волшебный фонарь, про стеклянные шары с метелью внутри, не предавайся реминисценциям короткого детства, возвращайся в молодость! Итак, утро после дождя, когда всего за одну ночь буйно зазеленели деревья и даже у меня на балконе из незаметных щелей полезла молоденькая травка. Я надела белое платье – слишком легкое для первого теплого дня, и по дороге до трамвая продрогла, в трамвае у меня зуб на зуб не попадал… Люди, одетые в драповые пальто, смотрели на меня с ужасом и насмешкой. Вырядилась, фря, распустила хвост! Выбравшись из трамвая, я приготовилась к марш-броску в сторону издательства. Но тут почувствовала, как кто-то прикоснулся к моей руке, и тут же на плечи мне легла теплая, тяжелая ткань. Я так окоченела, что сначала судорожно закуталась в чужой пиджак, а потом только бросила взгляд на его владельца.
Он был некрасив – не высокий, а длинный, изможденно-худой, с костистым лицом. Бледные волосы гладко зачесаны назад, одна волнистая прядь, упавшая наискось, прилипла к влажному лбу. Хороши у него были только глаза – большие, темно-синие, полуприкрытые крупными, блестящими веками. И одежда незнакомца выделяла его из толпы. Петербуржцы тогда одевались в серое, будто стараясь скрыться от злобного глаза Большого Брата, слиться с серым асфальтом, серыми гранитными стенами, серым небом. Ткани все были тяжелые, колючие, неласковые. Женщины или почти не пользовались косметикой, или злоупотребляли ею, щеголяя густо обсыпанным пудрой лицом и губами, накрашенными до фиолетового лоска. Мужчины или скоблили подбородки дома, демонстрируя то недельную щетину, то ужасные кровоточащие раны, или брились в парикмахерских, а там франтов обрызгивали одним и тем же одеколоном – «Персидской сиренью». Чем так угодила сирень криворуким брадобреям? Обернувшись на топорный, но такой весенний запах, я натыкалась на свежевыбритую мужскую физиономию, которая немедленно начинала сально кривляться и подмигивать.
Пиджак, что накинул мне на плечи незнакомец, не только был пошит из мягкой темно-синей шерсти, а еще и благоухал тонкими, горькими духами. Рубашка и свитер на мужчине тоже были прекрасные, заграничные, брюки мягко ниспадали на начищенные ботинки.
– Если вы меня уже рассмотрели, мы можем идти, – объявил незнакомец и демонстративно-галантно согнул в локте правую руку. – Прошу!
– Куда идти?
В самые ответственные моменты жизни у меня немеют губы, и речь становится невнятной. Странная нервная реакция, досадная, неудобная. У меня получилось что-то вроде «уа-ии»?
– О, вы иностранка! – покивал незнакомец. – Моя первая жена была француженка. Ее звали Эстелла. Правда, красиво? Я знаю много иностранных слов, например… Обезвелволпал!
«Ну вот, нарвалась на сумасшедшего, – сообразила я. – Должно быть, буйный. Интересно, есть тут поблизости милиционер?».
– Ну вот, вы уже высматриваете стража порядка, – усмехнулся безумец. – Успокойтесь. Я не сумасшедший. Я Арсений Дандан, слышали о таком? А вы работаете в издательстве, я вас там видел. Нам по пути, так что пиджак можете пока не возвращать. Идемте уже, а то опоздаете на службу, и вас к стенке поставят. Пиф-паф.
Я, вконец испуганная, уцепила его под руку, и мы пошли к издательству церемонно, как к алтарю.
– У вас на щеке роза, – сказал, наклоняясь ко мне, мой странный спутник. – Это метафизический знак, данный мне стихиями. Я понял их намек.
Я не нашлась что ответить и отрезок пути мы прошли молча. В холле Дандан, не глядя на меня, отвлекшись, очевидно, на другие мысли, сухо сказал:
– Пиджачок позволите?
И исчез, как испарился.
День пролетел очень быстро. Я, кажется, пропустила кучу ошибок в рукописи, пришедшей мне на редактирование, но сама наделала еще больше глупостей. Сделала комплимент особо бездарному, скучному автору, отчего он зацвел и пригласил меня в ресторан; старшую машинистку в глаза назвала Суматохой Моисеевной; зачем-то пошла курить с Зоечкой. Курила я первый раз в жизни, сначала зажгла папироску не с того конца, у нее оказался отвратительный едкий вкус, потом у меня закружилась голова… Сколько мучений – только для того, чтобы поторчать на лестнице подольше, чтобы, быть может, увидеть его еще раз…
Я знала, что зря торчу на сквозняке с чадящей папиросой. Я знала, что увижу, непременно увижу Арсения снова – может быть, даже сегодня. Я знала, что понравилась ему, знала, что он понравился мне. Я знала, что он может меня погубить… Потому что со мной был мой чудесный дар, потому что я знала и другое – кто такой этот Арсений Дандан.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});