«Интересно, что происходит с дриадой, когда умирает ее дерево?» — подумал он.
— Она тоже умирает, — ответила она, прежде, чем он успел произнести это вслух.
— А почему?
— Ты этого не поймешь.
— Прошлой ночью мне показалось, что ты мне приснилась, — помолчав немного, сказал он. — А сегодня утром, проснувшись, я уже не сомневался, что видел тебя во сне.
— Но ты ведь не мог подумать иначе, — сказала она. — И завтра ты вновь будешь думать, что я тебе приснилась еще раз.
— Нет, — возразил он.
— Да, — сказала она. — Ты опять сочтешь меня сновидением, потому что у тебя нет другого выхода. Ведь иначе ты не сможешь бить дерево. Иначе ты не выдержишь вида крови и самому себе покажешься безумцем.
— Может ты и права.
— Я знаю, что я права, — произнесла она. — Как это ни ужасно. Завтра ты спросишь себя, а может ли вообще на свете существовать дриада, да еще такая, которая говорит по–английски, да еще такая, которая цитирует стихи, прочтя их в твоих мыслях; да еще такая, которая силой своих чар способна заставить тебя преодолеть почти пятьсот футов ствола для того только, чтобы поболтать с тобой, сидя на залитой лунным светом ветке.
— А если и вправду вдуматься, разве может быть такое на самом деле? — спросил он.
— Вот видишь? Еще не наступило утро, а ты уже сомневаешься. Тебе снова начинает казаться, что я — это всего лишь игра света на листьях и ветвях; что я — это всего лишь романтический образ, рожденный твоим одиночеством.
— Есть способ проверить это, — сказал он и, протянув руку, попытался коснуться ее. Но она выскользнула из–под его руки и отодвинулась к краю сука. Он последовал за ней и тут же почувствовал, как сук под ним согнулся.
— Не нужно, — попросила она. — Не нужно.
Она отодвинулась еще дальше, такая тонкая и бледная, что он едва мог различить ее сейчас на фоне затканной звездами небесной тьмы.
— Я знал, что ты мне только привиделась, — сказал он. — Ты не можешь быть настоящей.
Она не отозвалась. Он напряг глаза — и увидел лишь листья и тени и лунный свет. Он начал медленно двигаться обратно к стволу, как вдруг почувствовал, что сук под ним гнется все больше и услышал треск ломающейся древесины. Но сук обломился не сразу. Вначале он пригнулся к дереву, и за какую–нибудь секунду до того, как сук сломался окончательно, Стронг успел охватить руками ствол и, прильнув к нему всем телом, повис так, пока ему не удалось вонзить в дерево шипы.
Долгое время он не шевелился. Он слышал как постепенно замирает свист рассеченного падающим суком воздуха, слышал, как далеко внизу зашелестела листва, через которую он пробивал себе путь, и слабый стук его падения о землю.
Стронг двинулся вниз. Спуск был каким–то совершенно нереальным. Казалось ему не будет конца.
Он вполз в палатку и втащил за собой костер. Сонным пчелиным роем жужжала в его мозгу усталость. Он иступлено мечтал отделиться от дерева. Пропади она пропадом эта традиция, подумал он. Он только срежет ветви, а потом пусть его сменит Сухр.
Но он знал, что бесстыдно лжет самому себе, что никогда не допустит, чтобы Сухр коснулся лучом резака хоть одной ветки. Это дерево не для обезьяны. Это дерево должен срубить человек. Вскоре он заснул с мыслью о последней ветви.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
И именно эта последняя ветвь едва не убила его.
Когда он срезал все остальные, наступил полдень, и он приостановил работу, чтобы позавтракать. Есть ему не хотелось. Его мутило от одного вида дерева, гладкого и стройного на протяжении первых двухсот восьмидесяти футов, чудовищно искалеченного на протяжении следующих шестисот сорока пяти и симметричного там, где еще зеленели нетронутые девяносто футов вершины. Только мысленно представляя себе, как к тем умирающим ветвям взбирается не он, а Сухр, Стронг находил в себе силы продолжать работу. Если вашей любимой суждено быть убитой, пусть уж лучше она погибнет от вашей собственной руки: ибо, если в убийстве может крыться какое–то милосердие, разве не естественно, что право даровать его в первую очередь принадлежит возлюбленному?
И вот наступил момент, когда первая ветвь стала последней и ее пятьсот футов нелепо нависли над площадью и деревней.
В том месте, где он стоял, относительно небольшая толщина ветви позволяла ему заглянуть через ее край. Он собрал солидную аудиторию: там внизу были, конечно, Райт, Сухр и Блюскиз и водители транспортировщиков древесины, а на улицах за веревочным заграждением толпились сотни колонистов, которые, задрав головы, с жадным любопытством смотрели в его сторону. Но сейчас их присутствие почему–то не вызывало в нем того волнующего вдохновения, которое он обычно испытывал, работая на глазах у зрителей. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что бы они стали делать, если бы он нечаянно уронил отрезанную ветвь. Она вполне могла бы разрушить не менее двадцати домиков, а если бы ее удалось еще и подтолкнуть, число их возросло бы раз в полтора.
Внезапно осознав, что это мысли предателя, он поспешил включить передатчик:
— Поднимайте ее, мистер Райт.
Туго натянутый шнур придавал сейчас ветви сходство с висячим хвостом, держащимся на одном–единственном тросе. Стронг направился обратно к стволу и, дойдя до него, приготовился срезать ветвь. Поднял и нацелил резак. Едва он нажал курок, из листвы на другом конце ветви выпорхнула стайка птиц–хохотушек.
— А теперь еще выше, мистер Райт.
Застонав, ветвь слегка приподнялась. Птицы–хохотушки трижды облетели вокруг ствола, молниеносно взмыли к вершине и исчезли из виду. Он резанул снова. Эта сторона дерева была обращена к солнцу; из образовавшейся щели выступил сок и тонкими струйками потек вниз по стволу. Стронг внутренне содрогнулся, но резанул еще.
— Не ослабляйте напряжение, мистер Райт.
Ветвь постепенно поднималась все выше, дюйм за дюймом, фут за футом, внушая ужас своим чудовищным размером. Среди ране срезанных им ветвей попадались настоящие гиганты, но рядом с этой они выглядели карликами.
— Чуть быстрее, мистер Райт.
Ветвь стала постепенно откидываясь назад к стволу. Он бросил быстрый взгляд вниз. Сухр и Блюскиз, разрезав последнюю из посланных Стронгом ветвей на части, своей величиной походившие для погрузки на транспортировщики, следили за ним с напряженным вниманием. Райт стоял у главной лебедки, не спуская глаз с поднимавшейся ветви. Площадь отливала красным. Как и одежда стоявших внизу мужчин.
Стронг вытер лицо окровавленным рукавом рубашки, снова взглянул на срез и постарался сконцентрировать на нем все внимание. Ветвь уже стояла почти вертикально — наступил критический момент. Он опять вытер лицо. Господи, как же палило солнце! И никакой тени, чтобы укрыться от его жгучих лучей. Ни малейшей тени. Ни клочка, ни пятнышка, ни самой ничтожной крупицы тени…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});