Читать интересную книгу РАССКАЗЫ ОСВОБОДИТЕЛЯ - Виктор Суворов (Резун)

— Да нет, вроде никто не видал. Снегом сейчас забросаем, — мы проворно принялись забрасывать снегом грязное пятно, но издали уже бежал наш конвойный.

— Вы что, лодыри, наделали! Только бы болтать! Отвечай за вас! Ну, вы у меня попляшете!

— Да ты не шуми, мы снегом сейчас забросаем, не видно будет, тяжеленная ведь зараза, из рук и вырвалась. А для сада тоже ведь хорошо. Снег через недельку растает, все и смоет.

Мордастый первокурсник, однако, не унимался:

— Вы бы не болтали, а дело бы делали! Ну вы у меня за это поплатитесь!

Артиллерист тогда сменил тон.

— Ты, балбес, послужи столько, сколько мы, тогда орать будешь! А если заложишь, сам же с нами и сядешь, за то, что недоглядел!

Я поддержал:

— Человеку документы на звание послали, он дня через три офицером станет. А ты еще сопляк...

— Это я-то сопляк? Хорошо же... — он вскинул автомат. — А ну работать... Живо... Вы у меня...

Артиллерист взялся за ручки:

— Пошли... Не хрен с бараном разбираться. Посадят его сегодня. .. Ты уж на мой опыт положись...

Мы побрели к канализационному люку.

— Заложит! — уверенно отрезал артиллерист.

— Не, — возразил я, — попсихует, к вечеру отойдет.

— Ну, посмотришь.

— Слышь, контра недобитая, так отчего же, по-твоему, коммунизма никогда не будет?

— А потому не будет... Только ты носилки не бросай! А потому не будет, что не нужен он, этот самый коммунизм, нашей партии коммунистической и ее ленинскому Центральному Комитету.

— Врешь, контра!

— Сопи в две дырки, псих несчастный. Уймись, не ори. По дороге туда невозможно с тобой разговаривать. Потерпи, сейчас разгрузимся, я тебе преподам.

Разгрузились.

— Так вот, представь себе, что коммунизм наступит завтра утром.

— Да нет, это невозможно, — оборвал я, — нужно сначала материально-техническую базу построить.

— А ты представь себе, что тысяча девятьсот восьмидесятый год наступил, и Коммунистическая партия, как обещала, эту самую базу создала. Так вот, что, собственно, обычный наш стандартный секретарь райкома будет иметь от этого самого коммунизма? Ась? Икры вдоволь? Так у него ее и сейчас сколько угодно. Машину? Да у него две персональные «Волги» и частная про запас. Медобслуживание? Да у него все медикаменты только иностранные. Жратва? Бабы? Дача? Да все у него это есть. Так что ничего нового он, наш дорогой секретарь райкома самого захудалого, от коммунизма не получит. А что он теряет? А все теряет! Так он на Черноморском побережье на лучших курортах пузо греет, а при коммунизме все равны, как в бане, не хватит всем места на том пляже. Или, допустим, изобилие продуктов, бери в магазине, что хочешь и сколько хочешь, и очереди там даже не будет; так все равно же хлопоты — сходи да возьми. А зачем ему это, если холуи ему все на цырлах сегодня носят; зачем ему такое завтра, если сегодня лучше? Он при коммунизме все потеряет: и дачу, и врачей персональных, и холуев, и держиморду из охраны. Так что на уровне райкома даже нет у них заинтересованности в том, чтобы коммунизм наступил завтра, и послезавтра тоже не хочется. А уж таким Якубовским да Гречкам он и подавно не нужен. Видал, как на Китай накинулись, — мол, в Китае уравниловка, все в одинаковых штанах ходят. А как же мы-то при коммунизме жить будем? Будет мода или нет? Если не будет моды, все будем в арестантских телогрейках ходить? Партия говорит: нет. А как тогда всех модной одеждой обеспечить, если она бесплатная и каждый берет сколько хочет? Да где же на всех баб лисьих шуб да песцов набрать? Вот жена Якубовского каждый день горностаевые шубы меняет. А если завтра коммунизм вдруг настанет, сможешь ли ты доказать доярке Марусе, что ее ляжки хуже, чем у этой старой дуры, и что ее положение в обществе менее почетно? Маруська баба молодая, ей тоже горностая подавай, и золото, и бриллианты. А ты думаешь, выдра Якубовская сама свои меха и бриллианты без боя отдаст? Вот и не хотят они, чтоб завтра коммунизм наступил, и все тут. Оттого исторический период придуман. Ленина читал? Когда он нам коммунизм обещал? Через десять-пятнадцать лет. Так? А Сталин? Тоже через десять-пятнадцать, иногда через двадцать. А Никита? Через двадцать. И вся коммунистическая партия народу клялась, что на этот раз не обманет. Ты думаешь, придет этот самый тысяча девятьсот восьмидесятый год — будет коммунизм? Ни хрена не будет. А думаешь, кто-нибудь спросит у коммунистической партии ответа за ложь? Никто не спросит! Задумывался ли ты, чертов разведчик, почему именно пятнадцать-двадцать лет все правители обещают? А это чтобы самому успеть пожить всласть, и чтобы в то же время надежда у народа не терялась. А еще чтоб успели все эти обещания забыться. Кто сейчас вспомнит, что там Ленин обещал? И тысяча девятьсот восьмидесятый год придет — ровным счетом никто не вспомнит, что время-то подошло, пора бы и ответ держать! За такие вещи коммунистическую партию и судить бы следовало!

— Сам-то ты коммунист?

— Не коммунист, а член партии. Пора разницу понимать!

Он замолчал, мы больше не разговаривали до самого вечера.

5

К вечеру мы-таки добрались до дна, вычерпали все. К самому концу работы на тропинке появилась тощая морщинистая особа в роскошной шубе. Шла она в сопровождении ефрейтора. На этот раз ефрейтор был вовсе не барином, но холопом.

— Смотри, — предупредил артиллерист, — будет Салтычиха сутки давать — не рыпайся. Она женщина слабая, но под трибунал живо упечет.

Ефрейтор окинул яму и сад одним взглядом и сладким голосом доложил:

— Все они сделали, я целый день...

— Только всю дорожку загадили и снегом закидали, — вставил наш конвойный.

Ефрейтор исподтишка бросил на конвойного ненавидящий взгляд.

— Какую дорожку? — ласково поинтересовалась тощая особа.

— А вот пойдемте, пойдемте, я вам все покажу! — размашистым шагом он двинулся по дорожке. Особа засеменила за ним.

Смеркалось. Начало подмораживать, и конвойный с трудом отбивал сапогом комья примерзшего снега.

— Вот тут, и снегом загребли, думали, я не замечу. А я все вижу.

— Кто? — вдруг визгнула старуха.

— А вот эти двое, дружки... Притаились... Думают, их не заметят. .. А мы все видим...

— По пять суток ареста каждому, — прошипела старуха, задыхаясь от бешенства, — а вы, Фёдор... А вы, Фёдор...

Лицо ее перекосило. Не договорив, она запахнула шубу и быстро пошла к чудесному городку. (Начальник гауптвахты капитан Мартьянов в таких случаях обычно показывал два растопыренных пальца и вопрошал: «Сколько?» — «Двое суток дополнительного ареста, товарищ капитан!» — «Нет, служивый, это не два, это римская цифра “пять”.»)

Лицо ефрейтора искривилось, он повернулся к нашему конвойному, который, видимо, не понял, что нечаянно насолил всемогущему Фёдору.

— Уводи свою сволочь! Я тебе, гад, припомню!

Конвойный недоуменно уставился на ефрейтора: так я ж как

лучше старался!

— Иди, иди, я с тобой посчитаюсь!

Мы нестройно застучали подковами мимо чудесного городка, который с наступлением темноты стал еще краше. Какие-то дети резвились в бассейне, отделенные от мороза прозрачной зеленоватой стенкой. Высокая женщина в строгом синем платье и белом переднике наблюдала за ними.

6

Нашего возвращения из коммунизма дожидался заместитель начальника Киевской гарнизонной гауптвахты младший лейтенант Киричек, предупрежденный, видимо, о полученных ДП.

Младший лейтенант раскрыл толстую конторскую книгу.

— Так, значит, по пять суток каждому... Так и запишем. Пять... Суток... Ареста... От командующего округом... за... на... ру... ше... ни... е... воинской дисциплины.

— Ах, черт, — спохватился он. — Командующий-то в Москву улетел на съезд коммунистической партии. Как же это я! — Он покрутил книгу, затем, вдруг сообразив, перед словом «командующий», пыхтя, приписал «зам.». — Ну вот, все в порядке. А у тебя, Суворов, первые пять суток от зама командующего и вторые пять суток тоже от зама командующего. А третьи от кого будут? — И весело заржал собственной шутке. — Выводной!

— Я, товарищ младший лейтенант!

— Этих голубчиков в двадцать шестую. Пусть часок-другой посидят, чтоб знали наперед, что ДП — это не просто новый срок отмотать, это нечто более серьезное!

26-я камера на киевской губе именовалась «революционной», потому что из нее когда-то, еще до революции, сбежал знаменитый уголовник и будущий герой Гражданской войны Григорий Котовский, который в этой камере дожидался суда за какие-то темные делишки. Позже, в 1918 году, уркаган Котовский со своей бандой примкнул к большевикам и за неоценимые услуги в уголовном плане по личному указанию Ленина в торжественной обстановке был принят в революционеры. С него-то и начались не-удавшиеся ленинские эксперименты по приручению российского уголовного мира. Опыт знаменитого революционера был всесторонне учтен, и после революции из той камеры уж больше никто не бегал.