Читать интересную книгу Давно не пахло земляникой - Александр Папченко

Не дослушав, Инна вскочила на колени и, заткнув пальцами уши, осталась сидеть с закрытыми глазами, как изваяние.

Внизу проснулась Анастасия Ивановна и поинтересовалась:

— Стучали? — помолчала, прислушиваясь. — Не заперто… — Подождала, перевернулась на другой бок и умиротворенно засопела.

Все это время Инна боролась со своим воображением. Волька уныло разглядывал ее, пока ему это не надоело и он не стал бояться, что Инна свалится в проход. Тогда уж тетка точно проснется. Но Инне стало лучше. Она легла, присмиревшая, и прошептала трагически:

— Теперь полгода будут сниться жаренные червяки. Как они расползаются задумчивые…

Волька сочувственно вздохнул и решил отвлечь Инну от плохих воспоминаний.

— А вообще-то ты правильно сказала… Лицо у тебя красивое.

— Влюбился наконец, — ехидно произнесла Инна, но Волька почему-то не испугался. К этому времени он как-то перестал стесняться и подбирать выражения. Наверное, это было чье-то влияние…

— Конечно, — сказал Волька, — когда ты так сидишь с закрытыми глазами, и молчишь к тому же…

— Владислав… — простонала Инна.

— А я такой… Я объективный, лицо у тебя красивое, это факт. Можешь даже не сомневаться. К примеру, нос… Тоже как раз такой, как мне нравится. Курносый.

— Ему нравится, — снова ехидно прошептала Инна.

— Платье у тебя классное. Когда ты там стояла утром. В двери. Просвечивалась, как из гербария этот… лист кленовый. Вот.

Волька глядел на освещенное лунным светом лицо Инны, и на душе у него было непривычно щекотно. Смотрел и лениво думал, какую бы еще наглость сказать.

— Но на вокзал, — вспомнил Волька, — я б, наверное, не поперся, чтоб меня там, как обезьяну, в бинокль Анкудинова разглядывала. Я еще не контуженный.

— Господи! А-нут-ди-но-ва!

— Какая разница, кто на тебя, как на обезьяну, смотрит. — Волька шмыгнул носом и замолчал. Кажется, он сказал все, что хотел, а может, даже и больше.

— Все? — спросила Инна.

Волька пожал плечами.

— И сразу видно, что ты, Владислав, не разбираешься в любви! Вначале нужно было что?

— Ничего не нужно, — сказал уверенно Волька.

— Как это ничего? — поразилась Инна. — А знаки подавать нужно или не нужно? Или хотя бы страдать, чтобы заметно было, что человек помирает? Или там, для себя, зубами скрипеть во сне и жевать подушку? Грезить, наконец!

— Еще чего, — фыркнул Волька. — Зубами — это от нервов. Или от глистов.

— Ну-у, Владислав! Ну ты не… Ну ты вообще, совсем ни капельки, ни вот столечко не разбираешься в любви! — И Инна плюхнулась на полку.

— Я не разбираюсь?! — обиделся Волька, как специалист. — Признаки, признаки… Прищуришься, как японец, до потери пульса и действуешь на человека, вместо того чтобы… — Волька запнулся, — он не знал, что надо делать вместо того, чтобы щуриться. Не целоваться же без предупреждения? Этак дылда Королькова подумает, что влюбилась в него, в Вольку, и начнет его расцеловывать прямо в классе. От такого ужасного предположения у Вольки испарилось нахальное настроение.

Вагон качал, но совсем не так, как днем, резво и весело, а легко, словно на качелях. Наверное, машинист понимал, что люди спят и поезд надо вести плавно, чтобы не потревожить их.

— Ты смешной, — прошептала задумчиво Инна, — но странный. Может, ты коварный?

— Я не такой, — поспешно открестился Волька. — Это на меня что-то напало. Нахальство какое-то.

— Тетка Анастасия тоже… тоже рассказывала, как она не храпит. Что спит чутко, как ребенок, — Инна зевнула. — Что хоть в президентский караул ее ставь. И еще куда-то… в атаку, что ли… Нет, в разведку.

— Я стеснительный, — устало объяснял Волька. — И застенчивый. — И тоже зевнул.

— На застенчивых воду возят…

— На обидчивых, — поправил Волька.

— Верно. Обидчивые возят на застенчивых…

Волька закрыл глаза.

— Давно, понимаешь, не пахло земляникой, — прошептал он, — а я люблю. Знаешь, какой запах? Самый приятный на свете. Мы как-то под Хутор Михайловский ездили по ягоды. Все давно насобирали по полбидона, а я в стакан ягод положил, сижу себе и нюхаю… Лес солнечный… И как будто все кругом, и небо тоже, земляникой пахнет. Даже голова кружится… Вот. А мама испугалась. По телеку только наркоманы нюхают всякую отраву. И сейчас вот… Не чувствуешь? Днем не пахло, а сейчас как будто пахнет… Может, из окна?

— Ты феномен, Волька, — после небольшой паузы заметила Инна. — Плохо только, что запахи противные бывают. Амбрэ называются.

— Амбрэ… Думаешь, для глаз мало противного? Только для этого специального названия не придумали. А вообще-то для глаз еще больше всякого амбрэ…

— Просто для глаз больнее… — прошептала Инна.

…На душе у Вольки было щекотно, но он не позволял себе смеяться. Он жмурился, потому что солнце светило с невероятной силой. Инна смотрела на него и улыбалась. В гербариях ей места уже не хватало! С такими крыльями не сажают бабочек под стекло…

— Это ты по гороскопу такая? — не поверил Волька.

— Владислав… Славивлад… Дивласлад… — Инна вдруг нахально показала Вольке язык.

— Вот как врежу сейчас, — обрадовался Волька.

— Воленька, мальчик мой, ты не хочешь земляники? — И Инна откуда-то из-за спины достала полные горсти красных ягод.

— Это ваши знаки? — удивился Волька. — Которые вы подаете?

— Волька… Волька… Волька… — щурясь на ослепительном солнце, прыгала на одной ноге, размахивала крыльями и кривлялась нахальная девчонка. А у Вольки на душе было щекотно, но он не позволял себе смеяться.

…Солнце светило с невероятной силой. Даже занавески на окне оттопыривались. Да нет же! Это ветер! Волька сел, зевнул и поглядел на соседнюю полку. Инна дрыхла, укрывшись с головой простыней. Волька еще раз зевнул и вдруг вспомнил, что когда он засыпал, Инна как будто еще что-то говорила. И кажется, что-то важное. Надо будет спросить… Анастасии Ивановны в купе не было. Волька быстренько оделся, сбегал умылся и стал бродить в одиночестве по пустынному коридору, с нетерпением ожидая, когда Инна проснется. И прислушивался к звукам в купе. Наконец, полка заскрипела. Зашуршало… Волька распахнул дверь и громко заявил:

— Проснулась, дрыхля! — Последнее слово застряло у него в горле.

Худощавый человек средних лет, в пижаме удивленно уставился на него со второй полки.

— А где Инна? — ошарашенно спросил Волька и глупо улыбнулся. — А это разве не мое купе?.. — огляделся он растерянно. — Да, это мое купе…

— Вежливые люди здороваются, — проворчал худощавый человек. Потом взял зубную щетку, пасту, полотенце и пошел умываться.

— Чай пить будэтэ? — спросила проводница, заглядывая в купе.

— А эти… с ребенком где? — спросил Волька.

— В Николаеве выйшлы… Все хотели тебя разбудить, попрощаться, что ли. А я кажу, навищо будыты дытыну. Нэхай спыть.

— Два стакан, — сказал Волька, — и сахар. Два. — А сам подумал: «Эх, вишу я, понимаешь, над пропастью, а веревка сейчас треснет пополам!»

И вдруг купе взорвалось миллионом разноцветных сверкающих бликов. Отражаясь на потолке, скользя по полкам и полу, слепил и переливался фейерверк блистающих огней.

— Ой! — вздрогнул Волька. — Что это?

— Море, — прошептала проводница и улыбнулась. — Перекоп.

А за окном поезда, словно небо упало в степь. Или громадное синее зеркало разлетелось на тысячи сверкающих осколков.

Это было невероятно, но море… вся эта безбрежная синева пахла земляникой! И разве мог Волька подумать, что пройдут годы и все забудется, как всегда все забывается… Забудется этот продуваемый солнечным ветром поезд, и эта проводница забудется, со своим чаем, и даже, быть может, забудется лицо смешной девочки Инна, которая так и не сказала ему чего-то очень важного… Взрослый и скучный Волька забудет даже себя самого, вот такого, с оттопыренными ушами на стриженной голове и ссадиной на лбу… Останется лишь запах — тонкий пронзительный земляничный аромат. И всякий раз, натыкаясь на него в суете бесконечных серых будней, взрослый Волька будет стремительно окунаться в этот солнечный день, когда он был счастлив, но не догадывался об этом…