Читать интересную книгу Жестокое милосердие - Богдан Сушинский

Расспрашивать его о партизанах «обер-лейтенант» не решился, хотя и почувствовал, что староста наверняка связан с ними.

— Слушайте меня, обер-ефрейтор, — сказал он, выйдя вместе со старостой во двор. — Ситуация изменилась. Мы двигаемся в направлении Пшекруча, где сможем оставить раненого в местном госпитале. Что же касается вас, то благодарю за сопровождение, можете возвращаться на свой пост.

— Сейчас?! Туда?! — изумился обер-ефрейтор.

— Разве кто-то отменял полученный вами приказ?

— Это невозможно, господин обер-лейтенант! — прокричал немец, не скрывая своего ужаса. — Нас же еще по дороге перестреляют, не позволив добраться до Гнилевичей!

— Прекратить истерику, — жестко прервал его Беркут. — Что вы предлагаете? Вы же знаете, что акция завершится поздно вечером, и ваше командование сразу же бросится выяснять, что с вами произошло.

— Да, командование будет встревожено, и все же позвольте ехать с вами. Главное, добраться до городка, а там мы переночуем в комендатуре, — почти взмолился начальник поста. — А утром отправимся в свою часть, в Олсовице.

— Может, вы и правы, — великодушно согласился Беркут после минутного раздумья. — Посылать вас туда прямо сейчас — значит, посылать на гибель. Словом, решено: будете сопровождать нас до этой лесной столицы. Возвращайтесь к мотоциклу.

Двое солдат-мотоциклистов возились со своим товарищем, меняя ему повязку, а группа Корбача держалась чуть в стороне от машины, стараясь не контактировать с немцами.

— Значит, так, — подошел к ним Беркут, — в сопровождении эскорта направляемся к городку. Проскакиваем его и двигаемся дальше. Возможно, придется идти всю ночь, стараясь как можно скорее приблизиться к украинским лесам. Но, как бы мы ни спешили, раненого придется сдать в госпиталь.

— Кстати, о раненом. Я слышала, как он сказал своим: «Снимите меня с машины, это какие-то странные люди», — вполголоса сообщила Анна, поглядывая на машину. — Этот немец явно что-то заподозрил. Да и те двое, что перевязывают его, тоже насторожились.

— Раненого я уберу, — вмешался Арзамасцев. — Как только выедем за село. Он, гнида тифозная, больше всего старается заговорить именно со мной. Кажется, на одном ухабе я чуть слышно ругнулся.

— По-русски, — уточнил Зданиш. — Это его и насторожило.

— Раненого не трогать. Он ранен — и этим все сказано. Сдадим его в госпиталь…

— Чтобы подлечился и возник где-нибудь под Смоленском? — хищно улыбнулся Арзамасцев.

— Добивать раненых — это не по-мужски. Что же касается языка, то мы — антипартизанская диверсионная группа, выполняющая особое задание, — и этим все сказано. Я переговорю с обер-ефрейтором и потребую, чтобы он объяснил своим, так что все будет в норме. А вам, пан Зданиш, советую остаться здесь. Гражданская одежда — с вами, переоденетесь, а завтра попробуете связаться с партизанами. Лучшего случая, думаю, не представится. И высадим мы вас на краю деревни.

— Сам хотел просить об этом. Страшно ехать в чужие края, пусть даже польские, но далекие.

— Анна, как я понял, тоже остается здесь, вместе с паном лесничим? — произнося это, Беркут старался не смотреть на девушку. Он понимал, что реакция будет резкой. Так оно и произошло.

— Мне лучше знать, с каким паном и где мне оставаться, — язвительно заметила Анна. — И пока я сама не решусь уйти от вас, не смейте меня прогонять. Я не бродячая собака.

«Очередной бунт на корабле!» — улыбнулся про себя Громов. А вслух согласился:

— Решено.

Беркут коротко, но под большим секретом, объяснил обер-ефрейтору, что возглавляет спецгруппу, получившую задание внедриться в партизанский отряд, и что одного из своих людей он оставит здесь, в Залещиках, остальных — в ближайшем селе, за городком. И в связи с этим попросил успокоить раненого: пусть делает вид, что ничего не подозревает.

Когда обер-ефрейтор поговорил с раненым, Андрей приказал мотоциклистам выезжать первыми и ждать их в километре от села. Он не хотел, чтобы немцы видели, где именно, в каком доме останется Зданиш.

Свернув в один из переулков на окраине села, Беркут сам, наудачу, зашел в первый попавшийся дом, осмотрел его, выяснил, что хозяйничают там двое стариков, и решил, что наладить с ними контакт — это уже дело самого лесничего.

— Только немцам больше не попадайтесь, — посоветовал на прощание Зданишу. — А то в следующий раз меня может не оказаться поблизости.

— Да уж, — согласился тот, — во второй раз чудесного спасения не будет. Уже хотя бы потому, что дважды чудес не бывает.

— Поэтому-то на рассвете советую уйти в лес.

— Спасибо, пан лейтенант. Бог отблагодарит вас за все доброе, что вы сделали для поляков и Польши.

— Отблагодарить меня за то мизерное, что мне удалось сделать, — сдержанно улыбнулся Беркут, — Богу будет совсем нетрудно. А посему — прощайте.

Беркут проследил, как Зданиш вошел в дом, постоял еще несколько минут, словно надеялся, что тот передумает и снова вернется к машине, а прежде чем сесть в кабину, поинтересовался у раненого, как тот чувствует себя.

— Умоляю вас, господин обер-лейтенант, поскорее в госпиталь! Я потерял много крови. Это мое второе ранение, поэтому я знаю, что это такое.

— Целые народы истекают кровью, — жестко ответил Андрей. — Но вынуждены терпеть. Самое время задуматься над этим.

Тем не менее, сев в кабину, он приказал Корбачу:

— Гони. Парень истекает кровью.

— Немец истекает кровью, немец, — напомнил ему Звездослав.

— Тем более — гони, — остался верным своей логике мышления Беркут, — вдруг удастся спасти!

9

Курбатова они нашли на деревенском подворье, незаметно переходившем в речной луг. Рослый, плечистый, облаченный в китель времен Белой гвардии и опоясанный кавалерийскими ремнями, он стоял, склонившись на жердевую ограду, и наблюдал за свадебными игрищами немолодого жеребца и двух юных кобылиц.

Поддразнивая оседланного боевого коня, кобылицы то бросались к нему, подставляя свои неокрепшие крупы, то вдруг, в самый ответственный момент, уносились по высокой луговой траве в сторону реки, чтобы с призывным ржанием вспенивать плавневое мелководье.

— Какую бы диверсионную подготовку ни проходил казак, все равно в душе, в крови остается казаком, — по-русски молвил Штубер, почти неслышно приблизившись к Курбатову.

— Боевой конь — это и в самом деле в крови казака, — подтвердил подполковник и только тогда взглянул на гауптштурмфюрера.

Штубер тут же представился, затем представил прибывшего с ним полковника, который остался у крыльца, и сказал, что у него возникло несколько вопросов, которые интересуют не только его, но и Скорцени.

— О Скорцени наслышан, — слегка склонил русоволосую, с едва заметной проседью, голову Курбатов. — Вас, господин Штубер, знать не имею чести. Но готов говорить как солдат с солдатом.

Они вошли в дом, в котором хозяйничали молчаливая полнотелая украинка лет пятидесяти и, почти такого же возраста, худощавый жилистый сержант-власовец.

— Прежде всего меня интересует цель вашего рейда от Маньчжурии и почти до западных границ Совдепии, — молвил Штубер, взявшись за рюмку с самогоном, самого духа которого он терпеть не мог, и с грустью посматривая на миску с исходящей паром картошкой «в мундирах», рядом с которой стояла миска с квашеной капустой.

— Прекрасный был рейд, «сабельный», как говорит наш атаман Семёнов. Почти не скрываясь, шли; по-казачьи, не боясь. Наоборот, всех вокруг в страх повергали — армейцев, чекистов, милицию, компартейных жидомасонов. Словом, красиво, лихо шли, — решительно покачал он головой, поминая рюмкой водки тех диверсантов, которым до линии фронта дойти было не суждено, — как юнкера — в психическую атаку, под барабанную дробь.

— То есть у вас не было конкретного задания, конкретной цели?

— Какая цель, какое задание?! — по-крестьянски крякнул подполковник, припечатывая рюмку к столу и исподлобья посматривая на полковника Лоттера, демонстративно усевшегося в стороне, поскольку тот не желал принимать участия в «застолье диверсантов». — Душа казака чего прежде всего требует, господа? Куража! В сабельную атаку, в рукопашную, под пулеметный огонь, да хоть черту в зубы, — но обязательно под кураж. Иначе казак — не казак. Вот так мы и шли, господа хорошие, каждодневно рискуя, погибая, кровью врагов и собственной кровью захлебываясь, но… под наш, — повертел он кулаком перед захмелевшими, кровянистыми глазами, — особый, казачье-диверсионный кураж!

— Если под кураж, — едва прикоснулся барон губами к самогону, — то это многое объясняет. Это нам, неказакам, тоже знакомо.

Штубер коротко перевел полковнику суть сказанного Курбатовым, но тот, похоже, и сам уловил смысл, поэтому едва заметно кивнул. И тут же попросил барона поинтересоваться, каковы теперешние планы командира русских диверсантов.