Читать интересную книгу Дорога на Царьград - Ненад Илич

Обычно священников в таких случаях волнуют только чисто технические, профессиональные детали – как бы не позабыть имя покойника, как бы не вышло путаницы при заказе отпевания, как бы взять оплату после прочитанных молитв как можно безболезненней для убитых горем людей.

Однако в этот раз отца Михаила обуяли предчувствия, что при погребении Дорогого Дьявола произойдет нечто необычное, а может, и страшное.

Хотя его первым порывом было отделаться от опасной коробки, священник, еще недавно словно пребывавший в летаргическом сне, ощутил сильное желание продолжить ознакомление с ее необычным содержимым. Он призвал на помощь всю свою логику, чтобы убедить себя в одном: даже если кто и убил Дорогого Дьявола намеренно, то ему – человеку, который действительно ничего не знает – настоящая опасность угрожать не может. Жене он еще так ничего и не рассказал ни о вероятной огромной ценности документов, собранных стариком, ни о возможной опасности, которую несла близость коробки из-под рубашки загребской фирмы ДТР. Несмотря на то что у Мики тайн от Веры почти не было, сейчас он совсем не желал нагружать ее своими преждевременными выводами. Священник хотел пока просмотреть всё один. С нетерпением ожидал он прихода ночи. Чтобы все улеглись спать и в доме воцарилась тишина.

Вечером по телевизору был новый поток пиратских фильмов, шел даже хороший голливудский фильм с известным актером. Что-то вроде «Идиота», только в американской версии. Но Мики никак не мог сосредоточиться на действии фильма. Он все время помышлял о продолжении своего исследования. Точно как в детстве – когда он ждал, когда заснут родители, чтобы под стеганым одеялом включить фонарик на батарейке и с увлечением почитать пятую или шестую книгу приключений вора-джентльмена Фантомаса.

Когда, наконец, подошел час укладываться спать, Мики, как обычно, пробурчал себе под нос, что пободрствует еще немного. Ведь это снобизм чистой воды – не проследить за самыми интересными событиями в мире, которые на этот раз происходят с сербами.

А уже сонная Вера, как обычно, пробормотала, что рано утром ее разбудят дети. Она встала и нагнулась, чтобы поцеловать мужа. Платье, запахнутое на полных грудях, чуть разошлось. Мики губами едва скользнул по жениным губам и покосился на телевизор. Не отказываясь от попытки его соблазнить, довольно крупная Вера медленно и пленительно томно, покачивая бедрами, проследовала в ванную. Точь-в-точь, как это делали женщины в фильмах, которые они с мужем вместе смотрели из ночи в ночь.

Только из-за того, что попадья все никак не ложилась, Мики делал вид, будто внимательно слушает полночные политические комментарии. По телевизору выступил и известный белый маг, который спокойным голосом, не прерываясь ни на секунду, процедил весьма надуманные проклятия врагам и злодеям. Показали и репортаж со встречи каких-то «йогов-летчиков», которые готовились силой своего разума уничтожать американские и британские самолеты просто потому, что им уже все надоело.

Вернувшись в комнату уже в ночной рубашке, просвечивавшей на свету в прихожей, Вера перед тем, как лечь, еще раз поцеловала мужа. Немного разочарованная его равнодушием, попадья удалилась в спальню и прикрыла за собой дверь.

Мики обождал ровно столько, сколько горит одна сигарета. Затушил окурок и опустил коробку на столик.

Он вновь внимательно прочитал надпись на дощечке, крепко прижимая ее раздвоенные половинки друг к другу и втайне надеясь, что они срастутся. Но сила его разума уступала таковой йогов-летчиков. И в конечном итоге Мики сдался и отложил поломанную дощечку в сторону. Затем убрал бумаги с высоким каролингским письмом и перешел к следующему документу.

IV. Гроцка

Гроцка, второй день Пасхи, год 1876-й

Мне вовсе не хочется умирать, но, быть может, самое лучшее для меня – это отправиться на войну. Война мне отвратительна. Не знаю, что для меня хуже – что кто-нибудь убьет меня или что я кого-нибудь убью. Подумать только – всю оставшуюся жизнь ты будешь помнить последний взгляд человека, которого ты убил. А с другой стороны – если ты мужчина – как же потом жить с воспоминаниями обо всех убитых, для защиты которых ты не сделал ничего.

Сегодня вечером мне пришлось наслушаться столько рассказов о беженцах, женщинах и детях, умирающих в горах Герцеговины, столько историй о пережитых страданиях, что сейчас я не могу заснуть. Так сердце сдавило, что только слезы помогли мне не задохнуться.

Не желая, чтобы меня кто-нибудь увидел, я вышел в заросший сорняками двор позади трактира и выплакался там за все те годы, за которые я прежде не пролил ни слезинки. Мне стыдно за себя – такого, как я есть. Я эгоистичен и избалован, я беспокоюсь о собственной смерти и остаюсь равнодушным к жизни других.

Если поразмыслить хорошенько, рвота и плач издавна были для меня худшим кошмаром, и я всегда старался их избежать. Даже когда напиваюсь вусмерть, я предпочитаю часами бороться с кружащейся вселенной, а не облегчать свое состояние рвотой.

Вот, глянул на себя в зеркало над столиком с бокалом и тазиком для умывания. Да… опух так, будто меня рвало.

Счастье, что свет свечи довольно тусклый, да и объяснять я никому и ничего не должен. Герман и Мими уже уснули, так что я могу писать.

Прибыли мы сюда с грязными, намозоленными ногами, усталые как собаки. Пока мы спускались к городку, пастухи и редкие виноградари смотрели на нас, как на костюмированных призраков, но у трактира нас встретили и отвели в комнаты. Мужскую и женскую. У них не было ни малейших сомнений в том, что мы – актеры из Белграда, с которыми некий Сима договорился, что они приедут и дадут патриотический спектакль. Мы не пытались их разубедить. Мы были уставшие и голодные. Вряд ли та настоящая актерская труппа, которую здесь ждут, прибудет завтра с зарей.

Едва мы помылись и переоделись в старые штаны и рубашки, принесенные нам по нашей просьбе, как нас, мужчин, позвали в трактир. Освежиться. Герман в белой рубашке и с поясом, тканным узорочьем, показался мне смешным и в то же время необычайно торжественным. Он нам все время твердит, что нужно продолжать путь. Понемногу я начинаю верить, что нас в Царьграде действительно ожидает то, что обещает нам Герман – а иначе как бы мы оказались здесь? Я опять не могу задержаться здесь на немного. Разве это незадача в пути – задача, которую надо решить?

Через три дня мы должны показать патриотический спектакль, призванный собрать помощь для братьев в Герцеговине и привлечь больше добровольцев.

Вначале я попытался отнестись к неожиданно возникшему делу профессионально. Я расспрашивал о сцене, на которой нам предстояло играть, и количестве зрителей, но местные – в основном мелкие торговцы и сельские домовладельцы – словно не слышали моих неоднократно повторяемых вопросов. Из-за того ли, что им пришлось нас одевать и они воспринимали нас, как бедных бродячих актеров, или из-за чего другого… Иногда мне хочется хотя бы немного почувствовать себя хозяином положения. Как эти местные с творожистыми рылами и толстыми руками. Они тут обсуждали мучительную ситуацию, в которую нас завели немцы и русские. И постоянно нас предостерегают, чтобы мы не шутили, что начнем войну против Турции, а из Герцеговины и Боснии доносятся лишь крики о помощи. Австрия намеревается наложить лапу на все наше за Дриной, а русские нас тайно поддерживают, но запрещают нам вмешиваться. Говорят, что там в России и престолонаследник стал на сторону славянофилов, и общество готовится нам помочь, но в действительности русские нас почти никак не отстаивают перед остальной Европой. Греки тоже чего-то юлят. И хотели бы с нами и не хотели бы. Им не приходит в голову прочувствовать себя обязанными договором, который мы подписали десять лет назад. Говорят, что Милутин Гарашанин, который вообще-то родом отсюда, из Гроцке, был недавно в Греции, и кроме красивых слов нам там искать нечего.

А народ страдает. Рассказывают об одном селе под Чемерным. Ища убежища от турок, выжигающих перед собой буквально все, его жители раскопали могилы и унесли с собой своих мертвецов, чтобы их турки не осквернили. И сейчас они в горах. Все. И мужчины, и старики, и женщины, и дети, и их умершие предки…

Это невозможно выдержать. По всему выходит, что для нас пробил решающий час – быть или не быть. Турок сорок миллионов, а нас только полтора. Опять же нас Запад держит в узде, как будто только из-за нас Европа может понести ущерб.

Никто здесь не сомневается в том, что войне быть. Настрой у всех мрачно решительный – пусть закончится то, что должно закончиться. В пух и прах изругали князя Милана и его нерешительную политику, его бесконечные сетования и невесту-молдаванку, которая ему запудрила мозги и проела плешь. Досталось и нерешительному противнику Милана, грочанину Милутину, сыну Илии Гарашанина.