Звонит домофон. Я кладу книгу, иду открывать: это они. Снимаю Би Би Кинга и ставлю диск Пупо[16], который вчера забыла у меня уборщица, она слушает его, пока прибирается в доме. Я хочу, чтобы это был последний аперитив последнего ужина с последней подругой Лауры. Я думаю о лице, которое будет у Лауры, когда она услышит, что я слушаю Пупо.
Звонок в дверь. Я прибавляю звук и иду открывать. Вопли Пупо разносятся по всему дому.
Моя невестка входит первой и, даже не поздоровавшись, бросает взгляд вокруг, проверяя, в порядке ли мой дом. Не в порядке. Я не стал наводить его.
Следом входит Элиза, улыбается мне, вежливо и застенчиво. Последним входит мой брат и спешит представить нас друг другу. Мне кажется, он нервничает. Впрочем, как обычно.
Элиза — светловолосая, стройная и высокая. Блестящие тонкие волосы волной спадают на плечи, лицо немного бледное, с правильными и выразительными чертами. Она пожимает мне руку и вновь одаривает меня смущенной полуулыбкой.
Неплоха, действительно неплоха, думаю я.
Лаура ведет Элизу в гостиную, а Флавио тихо спрашивает:
— У тебя что, кончилась пена для бритья?
— Нет. Просто забыл побриться, — отвечаю я.
На моем брате серый костюм от-кутюр, голубая рубашка, фирменный галстук, на ногах «россетти»[17]. Неизменный «ролекс» на запястье. Часов данной марки у него штук десять. Эти — «Дайтона», рекламируемые Полом Ньюманом в стальном корпусе. Впечатляют. Чего я от него не ожидал. Я готов был поспорить, что он наденет «Оветто» или «Дейт Джаст», золотые с синим циферблатом, более подходящие к его костюму и к ресторану. Видимо, его мысли были заняты чем-то другим. Первое, что я всегда делаю, когда вижу своего брата, смотрю на его часы, которые он подбирает к настроению и к поводу. Я играю с ним в ролекс-лотерею и часто угадываю.
На Лауре костюм от Келвина Кляйна (я это знаю, потому что недавно она мне сказала: сейчас я ношу только Келвина Кляйна, он минималист, а это отвечает состоянию моей души), туфли на высоком каблуке, жемчужная нить, на пальце брильянт, из тех, что способны рассеять ночную мглу, яркий, но не агрессивный, и макияж как у истинной минималистки.
Элиза в мини-юбке, открывающей красивые, длинные ноги, белая шелковая блузка, позволяющая видеть маленькую, но полную грудь, антрацитовый блейзер, легкий грим, на ногах тяжелые башмаки, напоминающие солдатские.
Мы, все четверо, рассаживаемся в гостиной. Моя невестка с брезгливым выражением кончиком пальца пододвигает ко мне валяющиеся на диване старую майку и теннисную туфлю.
— А… вот они где! — восклицаю я. — Интересно, как он оказались под диваном!
— На диване, — уточняет она и, изображая наивное изумление, вопрошает: — Франческо, что за музыку ты слушаешь?!
— Это великий Пупо.
— Получше у тебя ничего не нашлось?
— А чем тебе не нравится Пупо? У меня есть все его диски. Если все пойдет как надо, меня изберут президентом фанклуба «Помешанные на Пупо», — говорю я с серьезным выражением лица, зная, что этим заставляю ее нервничать все больше.
Я продолжаю рассуждать о Пупо, об аллегорическом смысле его песен, о том, что никто не может понять его до конца, и с удовольствием впитываю всеобщее замешательство. Мой брат, не дожидаясь, когда ярость Лауры вырвется наружу, вмешивается в мой монолог:
— Послушай, а не выпить ли нам чего-нибудь?
— Шабли подойдет? — спрашиваю я.
— Прекрасно, — выдыхает с облегчением моя невестка.
Я иду в кухню за бутылкой и бокалами, Лаура под предлогом помочь идет вслед за мной.
— Какой ты все-таки дурак, — шепчет она, едва закрыв за собой кухонную дверь. — Скажи, ты делаешь это специально, чтобы позлить меня?
— С чего ты взяла? — спрашиваю я с ангельской улыбкой, широкой, как арбузная долька.
— Я знаю, что у тебя на уме, ты хочешь, чтобы Элиза приняла тебя за полного идиота и чтобы все, как обычно, по шло прахом. Но на этот раз я тебе этого не позволю. Берегись, Франческо, на этот раз все будет не так.
— Тебе так нравится фраза «на этот раз»?
— Прекрати! Мне не до шуток! Сейчас ты пойдешь в гостиную, снимешь Пупо, извинишься за сказанные глупости об аллегорическом смысле его песен и поставишь что-нибудь другое. Договорились?
— Да успокойся ты, не нервничай! Мне жаль, но на этот раз ты ошибаешься, я говорил о Пупо серьезно. Я пишу книгу «Жизнь Пупо», как закончу, дам тебе первой почитать. Но если тебе не нравится великий Пупо, я его сниму, нет проблем.
— И еще, извини, как ты одет?
— А что?
— Весь в черном, штаны из черной кожи, черные сапоги, которым уже лет десять, ты что, не знаешь, что мы идем на ужин к Гуальтьеро Маркези???
— И что с того? К Гуальтьеро Маркези ходят во всем белом?
— Ладно, черт с тобой! Ты приготовил что-нибудь к вину? Оливки, чипсы или что-то в этом роде?
— Нет. Не успел.
— Я так и знала.
И она достает из своей сумки баночку с оливками и пакет с чипсами.
— Молодец, обо всем позаботилась. Но все это как-то банально: оливки, чипсы. Я рассчитывал по меньшей мере на лососину и черную икру или на сардинский овечий сыр и калабрийскую салями. На виа делла Спига[18] другого не подают, пора бы знать, а не знаешь, спроси у Габбаны.
Она, притворяясь, что не слышит, ищет тарелки и чем бы вскрыть упаковки.
Как только она отвлекается, я делаю вид, что открываю бутылку, с шумом вытаскиваю штопором пробку и с видом, знатока нюхаю ее донышко. Затем наливаю немного шабли в бокал и громко восхищаюсь ароматом вина, вращая бокал, как заправский сомелье.
— Ты удивляешь меня с шабли, — говорит она, наблюдая как я пробую вино.
— А ты что думала, что я заставлю вас пить тавернелло?
— Нет, но я боялась, что ты поставишь на стол просекко.
— А в чем дело? Что, тебе не нравится просекко? Если бы ты услышала, что его называют шампанским, готов поспорить, оно бы тебе понравилось.
— Слушай, прекрати, Франческо, хоть сегодня вечером попытайся выглядеть приятным человеком, ничего другого я не прошу.
— Хорошо, прекращаю, но не требуй от меня быть приятным, поскольку я неприятен.
— Боже мой, — вздыхает она, поднимая глаза к потолку, — тогда постарайся хотя бы не быть идиотом. Договорились?
Я согласно киваю.
— Ну и как? — подмигивает она мне.
— Как что?
— Как она тебе?
Мы стоим друг против друга, у нее в руках блюдо, у меня в одной руке бокалы, в другой — бутылка с шабли.
— Ну… я бы сказал, о'кей… нет, намного больше, о'кей, — отвечаю я.
Лаура, довольная, смеется.
— Главное, чтобы она не оказалась дурой, — добавляю я.
— Иди в задницу.
— Слушай, а почему наш с тобой диалог всегда кончается тем, что ты посылаешь меня в задницу? — спрашиваю я с серьезной физиономией.
— Потому что ты доводишь меня, во-первых, и, во-вторых, родственники всегда или посылают друг друга в задницу, или…
Она опускает глаза.
— Или что?
— Ничего.
Она поднимает голову, с вызовом смотрит на меня и перед тем, как покинуть кухню, заключает:
— Впрочем, успокойся, это не наш случай.
Стало быть, наш случай — посылать друг друга в задницу. Ну и хорошо.
Мы появляемся в гостиной с блюдом, бокалами и бутылкой. Они пьют вино, я снимаю Пупо и ставлю записанный мною си-ди с подборкой «Лед Зеппелин». Делаю звук еще громче.
— Поспокойнее у тебя ничего нет? — кричит Лаура так, чтобы я мог услышать.
— «Лед Зеппелин» — замечательная группа. Может, просто сделать немного потише, — подает голос Элиза.
Я победно смотрю на свою невестку, которая делает вид, что не слышала слов Элизы, и уменьшаю звук.
— Я считаю, пора оставить в покое французов с их вином, — говорит мой брат, меняя тему.
Мы все согласно киваем.
И тут звонит домофон: это консьержка. Флавио оставил свой «мерседес» перед въездом в гараж, сунув под дворник записку, где говорится, что он в восемнадцатой квартире.
Консьержка суровым тоном информирует меня, что необходимо переставить машину и что я не должен позволять своим друзьям парковаться перед гаражом.
— Спасибо большое, — говорю я ей. — Если бы вас не было на свете, я решительно не знал бы, как мне поступать.
Консьержка что-то отвечает на диалекте, я не понимаю что, скорее всего, она тоже посылает меня в задницу.
— Флавио, тебе придется спуститься и переставить машину, — говорю я, возвращаясь в гостиную.
— Сейчас, извините, — отвечает мой брат, поднимается и уходит.
Лаура, стерва, поднимается также:
— Пойду позвоню бебиситтер, узнаю, все ли в порядке дома.
Я не успеваю сказать ей, что можно позвонить из гостиной, как она скрывается в моей спальне.
Элиза и я остаемся наедине. Я молчу.