— Неужели и тогда, когда я стану его женой, он не будет говорить со мной, любить меня?
Мадам де Жанон уверяла ее, что браки среди аристократии — это не вульгарное устройство сердечных дел.
— Но разве любовь вульгарна? — спросило бедное дитя.
Для Ванессы было большим огорчением то, что она лежала в постели с лихорадкой ко дню этого первого обеда и еще целую неделю спустя и должна была в отсутствие жениха познакомиться с его родней. Маркиза Гармпшир посетила Хэмпстед и застала свою будущую племянницу одну — изящная старомодная грация Ванессы и ее почтительность завоевали сердце леди.
Другая знатная дама, многим обязанная Вениамину Леви, желая угодить ему, позаботилась, по его просьбе, о приданом для Ванессы и об ее подвенечном наряде — и теперь совершенно другая Ванесса под руку с отцом шла по проходу церкви. Белоснежная невеста, без всяких драгоценностей, кроме чудесных жемчугов своей матери.
Вуаль из тюля закрывала ее бледное лицо, да к тому же Губерт был слишком равнодушен, чтобы постараться разглядеть его.
Циничная ярость наполняла его сердце — такой ценой он сохранял верность друзьям, и потому должен был переносить это несчастье не так, как всякое другое, а скрывая от людей свою боль. Время между обручением и свадьбой было для Ванессы сплошным трепетом, чередованием уныния и экзальтации. Каждое ее сомнение тщательно рассеивалось отцом, который, зная людские побуждения и чувства, прекрасно разбирался в том, что происходило в душе его дочери.
«Все благополучно кончится, лишь только они останутся вдвоем, — говорил он себе. — Она окажется прелестной неожиданностью для пресыщенного лорда».
Губерта сильно опечалило то, что Ральфа Донгерфилда не было с ним: врачи послали его для лечения в Париж, и он покинул Англию, даже не увидев мисс Леви.
Медовый месяц новобрачные должны были провести в Сент-Остеле и только на день или два вернуться в город для представления новобрачной ко двору на первом приеме сезона — в июне.
Алиса, герцогиня Линкольнвуд, хотела уехать за границу, чтобы не присутствовать на венчании, но в решительный момент гордость заставила ее остаться и быть на церемонии. И одной из немногих деталей, запечатлевшихся в сознании Ванессы, когда под руку со своим невольным мужем она шла по проходу церкви, был образ стоявшей у конца скамьи светловолосой дамы, той самой, которую она заметила в опере. Мгновенная ревность охватила ее при этом.
Губерт произносил обет саркастически, Ванесса — с торжественным благоговением. Вся служба сопровождалась хором и продолжалась целый час. Но наконец они очутились в автомобиле, первый раз в жизни наедине.
Лицо Губерта было подобно маске, ее — белое, как лилии ее букета. Она была глубоко растрогана. Что он ей скажет, ее Ланселот? Наверное, что-нибудь удивительное. Возьмет ли он ее за руку? Как выскажет то уважение, которое, конечно, должен испытывать к ней, ведь мадам де Жанон уверяла, что брак должен быть основан на высокой взаимной оценке и глубоком доверии.
То, что он сказал, было:
— Я думаю, пойдет дождь.
Затем посмотрел в окно — небольшие белые тучки заволокли солнце. Ванесса не знала, что ей отвечать.
В это время они приехали к Ритцу, где должен был состояться прием гостей. Было почти четыре часа. Кроме замечания о погоде, они не обмолвились ни одним словом. Здесь они стали рядом и принимали поздравления. Все высказали мнение, что молодая жена Губерта — прелестный экзотический цветок, который может составить украшение самого роскошного букета.
— Она совершенно не похожа на еврейку, — сказала дама господину, знавшему всегда все.
— Мать ее была итальянка, набожная католичка из семьи Монтаньяни, мне кажется.
— Но Сент-Остель не имеет увлеченного вида.
— Очень сдержанная собака этот Губерт. «Конечно она божественно хороша, и как я ее ненавижу!» — были мысли Алисы Линкольнвуд.
После шести часов Ванесса отправилась переодеть свой подвенечный наряд. К этому времени она почувствовала себя совершенно измученной.
— И что бы вы думали, — сообщил позже по секрету Гардинг своему приятелю, дворецкому в Сент-Остеле, — все время, пока я помогал его светлости переменить фрак на визитку, он говорил о своих ружьях от Пирдея и о том, не окажется ли дождь вредным для молодых тетеревов, как будто собирался на охоту!
Мистер Поддер, дворецкий, соглашался, что все переменилось с дней его молодости: тогда люди были хоть немного взволнованы в день своей свадьбы.
И ни один человек среди тех, что собрались к «роллс-ройсу», чтобы пожелать им счастливого пути, не догадывался о том, как был заключен этот брак. Наверное по любви, раз она так хороша, было общим мнением. И это похоже на Губерта — выглядеть холодным, как огурец, и не обнаруживать никаких чувств.
Вениамин Леви только поцеловал свою дочь. Он чувствовал себя слишком взволнованным, чтобы говорить, а последними словами мадам де Жанон были: «Помните, дорогое дитя, что многое в замужестве составляет тайну для молодых девушек, но покорность и уважение к мужу обязывают подчиняться».
— Ужасное беспокойство эти переезды, — единственное интересное замечание, услышанное молодой женой при переезде через Хаммерсмитский мост.
Она чувствовала себя такой испуганной и неловкой из-за молчания, длившегося с минуты отъезда, что сейчас почти рассмеялась.
— Да, не правда ли? — решилась она прошептать.
— Вы любите деревню? — Губерт решил, что это подходящая тема для разговора. Но она сказала, что ей никогда не случалось видеть вблизи английскую деревню и жить в деревне.
— Мы будем жить в Сент-Остеле? — робко спросила она.
— Это прекрасное старинное поместье, где стоит пожить. Собственно говоря, мы нигде не будем жить подолгу. В разное время года живут в разных местах, — сказал Губерт.
Ванесса старалась представить себе свой будущий дом — место, традиции которого она собиралась изучить и научиться любить. Отец говорил, что ей следует ознакомиться с материальным положением арендаторов и выполнять все обязанности владелицы и, конечно, она постарается все это исполнить.
Вениамин Леви только не предупредил свое дитя, что ей придется выдержать трудную борьбу с предубеждением против «дочери ростовщика». Потому что Ванесса была горда не менее, чем королева Елизавета, и все равно не поняла бы этого.
— Сколько времени длится дорога в Сент-Остель? — спросила она после десятиминутного молчания, в продолжение которого Губерт с усталым видом сидел в своем углу.
— Точно два часа от Пиккадилли — мы приедем около восьми часов, я полагаю.