— Я не расстраиваюсь.
— Лгунишка, — ласково улыбнулся Пауль.
Алексис покраснела и, чтобы скрыть смущение, обхватила Пауля за шею руками. Спрятав лицо у него на груди, она пробормотала:
— Я очень тебе благодарна, Пауль. Честное слово. Я знаю, что ты поступаешь так, как считаешь лучшим для меня.
Пауль осторожно разомкнул ее руки и приподнял лицо девочки так, чтобы можно было заглянуть в глаза.
— Следующим твоим словом будет «но». Не зря ты так дрожишь.
Алексис набрала в грудь побольше воздуху и выпалила:
— Что, если я их полюблю, а они не захотят, чтобы я постоянно жила с ними? Мне опять будет больно, Пауль. Как сейчас, когда я расстаюсь с тобой. Я не хочу висеть ни у кого на шее, не хочу ни за кого цепляться! — Нервы ее не выдержали и она, громко шмыгнув носом, закончила со слезами: — Я хочу только одного, плыть своей дорогой в Америку.
Пауль прижал Алексис к себе и крепко обнял.
— Ты никогда не будешь никому обузой, Алекс. В тебе есть стержень. Ты всегда идешь своим путем. Вот это я в тебе и люблю.
— Честно?
— Честно. Тот, кто тебя любит, никогда не сможет остановить тебя. Любить кого-то — это тоже риск. Но ты сильная. Не представляю, что может тебя подкосить.
Пауль понимал, что девочка истолкует его слова как вызов собственной храбрости, и, зная ее, предположил, что она не сможет не принять этот вызов.
Алексис ничего не ответила, только осторожно вытерла слезы о его рубашку.
Меньше чем через час после этого разговора она в сопровождении Пауля покидала корабль, стоявший под разгрузкой. Крепко удерживая девочку за руку, Пауль вел ее по суетливым улицам Род-Тауна. Позади осталась уютная гавань, где небольшая флотилия рыболовецких судов лениво покачивалась на волнах, неторопливо продвигаясь к большой воде.
Перед Паулем и Алексис расстилался небольшой городок, в котором все привлекало любопытство ребенка, ни разу не покидавшего Лондон. Пауль рассмеялся, заметив, как округлились у Алексис глаза, когда она, наверное, впервые в жизни, увидела темнокожего островитянина.
Девочка готова была прыгать от радости, любуясь необычайно яркой и сочной растительностью острова. То и дело она останавливалась, чтобы понюхать какой-нибудь незнакомый цветок. Пауль показал ей, как растет на искусственных террасах, испещривших холмы, сахарный тростник. Алексис попросила своего спутника остановиться и с интересом наблюдала, как тюки с тростником грузят на спины осликов, которые потом тащат свою поклажу на мельницу. Пауль с удовольствием выполнял все просьбы своей маленькой спутницы. Как мог он отказать ребенку в удовольствии испытать новые радости в непривычном и столь восхитительном окружении, тем более что желания ее были так легко выполнимы. На борту корабля она казалась совсем взрослой, замкнутой, отгородившейся от всех защитным панцирем. Сейчас, в присутствии старшего, готового повести ее за собой, Алексис мало чем отличалась от остальных детей, которых Пауль видел на пристани.
Моряк, улыбаясь, смотрел, как Алексис, сорвав ярко-алый цветок, пыталась заложить его за ухо. Цветок соскальзывал и падал: волосы девочки были слишком короткими, чтобы удержать его.
— К тому времени, как я приеду тебя навестить, — сказал Пауль, — ты должна отрастить волосы до середины спины. Если я замечу, что ты их снова обкорнала — из-за чего, меня не касается, — так и знай, с живой тебя шкуру спущу.
Алексис рассмеялась, понимая, что не следует воспринимать угрозу всерьез, а потом вдруг всхлипнула и крепко схватила Пауля за руку.
— Для того чтобы волосы так отросли, потребуется не один год. Значит, мы расстаемся на несколько лет?
Она готова была расплакаться, и голос чуть не выдал ее, но Алексис сумела овладеть собой. Ей не хотелось плакаться в жилетку никому, даже этому, ставшему ей близким человеку.
— Кто знает, когда я снова окажусь в этих водах, — с деланной беззаботностью отозвался Пауль. Он взял из рук девочки цветок и покрутил его между пальцами. — Но когда я приеду, я хочу, чтобы меня ждали.
— Ты расскажешь обо мне своим близким, Пауль? Может быть, кто-то из твоих сыновей захочет жениться на мне. Тогда ты смог бы стать мне отцом.
Пауль засмеялся. Он с радостью забрал бы Алексис с собой, привез ее в семью, где ее приняла бы как родную дочь его жена и как сестру его сыновья и дочери… Но он понимал, что с Джорджем и Франсин Алексис будет лучше.
— Боюсь, ты испугаешь моих сыновей своими пронзительными глазами, Алекс. Я и то выдерживаю твой взгляд только потому, что выше тебя на три головы. Не представляю, что должны чувствовать люди, когда ты смотришь на них. У них, наверное, поджилки трясутся и ноги подкашиваются.
— Но ведь ты не такой, как они, Пауль, — за это я тебя и люблю! Ты никогда не отступаешь и не отводишь взгляда. Мои братья и сестры отворачивались от меня, когда я не отвечала на их дразнилки. Иногда, когда Чарли принимался лупить меня, я смотрела на него вот так… Ох, как же он ненавидел меня за то, что я вот так смотрю. Наверное, так же сильно, как я ненавидела его за то, что он смотрит по-своему. Как ты думаешь, отчего это происходит?
Пауль ничего не ответил. Он знал, почему люди отворачиваются от нее. Во взгляде девочки каждый видел то, что она ждала от него, а ждала она слишком многого; и некоторые, будучи не в силах ответить, предпочитали вообще не иметь с ней дела.
Почувствовав, что моряк замедляет шаг, Алексис крепче сжала ладонь Пауля. Проследив за его взглядом, она увидела в конце тропинки дом, стоявший на скале и окнами выходивший на море.
— Вот здесь и живут Квинтоны? — тихо спросила девочка, и сердце ее учащенно забилось. Что там ждет впереди?
— Да. Это твой новый дом, — без колебаний ответил Пауль. Он знал, что Джордж и Франсин не отвергнут приготовленного им подарка.
У Алексис перехватило дыхание — она не могла отвести взгляд от дома. Такого она не ожидала. Девочка закрыла глаза, потом открыла их, словно проверяя, не видение ли перед ней.
Дом не исчез. Всякий раз, закрывая глаза и открывая их снова и снова, Алексис испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие. Этот дом, место, где он находился, были воплощением ее мечты о счастье. Просторный, с мощными белыми колоннами, с красной черепичной крышей, дом не являлся порождением ее воображения. Вокруг него росли деревья с такой ослепительно зеленой листвой, которой могли бы позавидовать самые ухоженные из лондонских растений. Сквозь их крону пробивалось солнце. Листья, покачиваемые ветром, попадая под его лучи, вдруг вспыхивали, как ярчайшие изумруды. Цветы здесь были еще красивее, чем те, что Алексис видела, пока шла через городок. Коралловые соцветия, словно в радужном фейерверке, встречались с желтыми, оранжевыми, малиновыми. И красавица белладонна, и скромный желтый цветочек с неизвестным названием в равной степени привлекали внимание, одинаково ласкали взгляд. Серому цвету не было места в этом мире сверкающих красок. Никогда девочка не видела ничего чище, ничего свежее и благоуханнее этого места. И лишь ее присутствие здесь нарушало божественную гармонию. Бледное создание, напоминающее грязное пятно на картине великого художника, — вот чем она себя ощущала. Алексис попятилась назад. Сейчас ей меньше, чем когда-либо, хотелось зайти в этот дом.