и служба в них, как, например, в храме Св. Софии, происходила поочередно для представителей обеих конфессий[94].
Характерным примером отношений Греко-православной и Римско-католической церквей является Негропонт (Эвбея). На острове православный клир был подчинен римско-католическому патриарху Константинопольскому (чья резиденция после восстановления Византийской империи находилась на Эвбее) и был обязан также уплачивать фиксированные суммы в пользу латинского епископа. Но даже выполнение этих требований не спасало от многочисленных дополнительных взысканий, и клирики в 1333 г. были вынуждены обратиться за защитой к Венеции. Сенат Республики использовал этот повод для укрепления своего протектората над островом и счел целесообразным поддержать петицию греков и поручить своим официалам следить за соблюдением прав местного духовенства[95]. В целом же Латинская церковь не имела прочных корней на греческом Востоке и жила на доходы, собираемые с враждебного или, в лучшем случае, безразличного к католицизму населения. Она обслуживала духовные потребности иноземных феодалов и колонистов[96].
Стойкая приверженность греческого населения православию делала его знаменем скрытой оппозиции, а иногда и сопротивления «франкам», служила выражением внутреннего неприятия завоевания, коллаборационизма части греческой знати большинством жителей Эллады, Эгеиды и Кипра. Не случайно, само слово 'εφράγκεψες (ставшие франками) являлось в средневековой Греции оскорбительным эпитетом. Таким же ругательным словом, обозначавшим жестокого и уродливого человека, стало «каталанец»[97]. Религиозный консерватизм, верность старинным традициям, языку были в тех условиях средством поддержания единства и сохранения самосознания греческого народа. Именно поэтому посягательства латинян в религиозной и бытовой сферах встречали особенно резкий отпор и нередко порождали непримиримое и открытое сопротивление. С этим приходилось считаться латинским государям. И император Генрих I, и кипрские Лузиньяны, и князья Морей нередко пытались сдерживать и умерять попытки пап и их легатов решительными мерами добиться принятия греческим клиром унии и католической обрядности. А архонты Морей почти сразу же добились от князя Жоффруа Виллардуэна письменных гарантий сохранения в незыблемости их веры и обычаев[98].
Утвердившиеся на греческих землях католические духовные ордена не изменили существенным образом конфессиональную ситуацию на Балканах, массовых обращений греков в католичество не происходило. Однако они, особенно францисканцы и доминиканцы, содействовали подготовке унии между Греческой и Римско-католической церквами[99]. Скорее, напротив, можно говорить об обратных влияниях, заимствованиях греческих обычаев, литургической практики иноземцами вплоть до обращения их в православие, как, например, на Крите, где выходцы из Италии быстро эллинизировались[100]. Аналогичные явления наблюдались и в Морее: в 1322 г. папа Иоанн XXII порицал латинян княжества за то, что те придерживались греческих церковных обрядов[101]. Основной воспринимающей стороной все чаще становились сами завоеватели. Суть происходившего была хорошо понята знаменитым венецианским писателем и ученым Марино Санудо Старшим: «Допустим, что мы могли бы захватить даже большую часть земель империи, но этим не склонили бы сердца народа к послушанию Римской церкви»[102]. Казалось бы, путь к сближению лежал через заключение смешанных браков. Но в брак вступали почти исключительно мужчины-латиняне с гречанками, и очень редко греки с латинянками. Оседавшие в Латинской Романии воины и купцы редко решались брать с собой на Восток, где их ждала полная трудностей и опасностей жизнь, представительниц слабого пола. В основном же колонисты были неженатыми юношами, и часто их пребывание на землях Эллады венчал брак с гречанками. Потомство их именовалось гасмулами[103]. Гасмулы не обладали сословной полноправностью. Если они не находили себе подходящего применения (чаще всего — в качестве наемных воинов или моряков), то становились пиратами, угрозой для городов и кораблей Романии[104]. Латиняне проклинали гасмулов, давали им нелестные характеристики, зато византийцы ценили их воинские качества и привлекали на службу. Экипаж флота, построенного Михаилом VIII, например, состоял преимущественно из гасмулов[105]. Георгий Пахимер отмечал, что гасмулы соединяли ромейскую предусмотрительность и благоразумие в битвах со стремительностью и дерзновением латинян[106]. Некоторые из гасмулов оседали на земле, занимались торгово-предпринимательской деятельностью[107]. Благодаря своему билингвизму они оставили свой след и в культуре Латинской Романии, из их среды выходили авторы хроник и других литературных произведений. Вслед за гасмулами греческий язык перенимали представители франкской аристократии.
На территории Латинской Романии существовали и значительные еврейские общины. Особенно богатыми и многочисленными были общины в Кандии и на Негропонте[108], заметными были и общины Причерноморья — в Каффе, Тане и Севастополе (Сухуми). В Каффе сложилась и росла мощная армянская община[109]. Как правило, венецианские и генуэзские власти проявляли веротерпимость, при условии признания суверенитета республик и уплаты налогов.
Административный и правовой строй латинских государств был основан на западноевропейских институтах, модифицированных по византийскому образцу. В Латинской империи, как и в Византии, император избирался. Был сохранен византийский придворный церемониал, манера именования государя (хотя его титул был дополнен новыми элементами), обряд коронации василевса патриархом, обычаи аккламации, поднятия государя на щите, проскинесиса (правда, лишь для греков). Торжественным облачением императора были саккос, палий, пурпурные сапожки, венец с пропендулиями (подвесками). Но за внешней схожестью, быть может нарочито подчеркнутой в обрядовой стороне для придания видимости преемственности власти, сохранялись глубокие различия двух разных систем управления. Даже в теории латинский император не был самодержавным повелителем. Он не имел права вмешиваться в имущественные отношения на землях, не являвшихся его собственным доменом. Он мог распределять феоды только в ¼ части империи, которая ему принадлежала непосредственно. С рыцарством он был связан не отношениями подданства, а оммажем и при вступлении на престол произносил клятву соблюдать соглашения со своими вассалами и их привилегии. Особо оберегались права и преимущества Венеции. Ее владения не были подконтрольны императору, и главой их являлись дож и его наместник — подеста. В октябре 1205 г. в Константинополе был подписан акт, по которому император обязывался в случае возникновения разногласий с вассалами подчиняться выборному суду венецианцев и франков. Наконец, император избирался, и, в отличие от Византии, лишь тогда, когда имелось точное подтверждение смерти его предшественника[110]. Императрица вовсе не являлась сакральной особой. На нее взирали лишь как на жену государя. Словом, хотя византийские обычаи и повлияли на оформление власти, сама она оставалась типичной западноевропейской монархией периода феодальной раздробленности. Лишь внешняя опасность и признание императора общим военным вождем, а также привычным для греческих подданных василевсом[111] обеспечивали относительную консолидированность и централизованность Латинской империи. Попытка в теории сочетать две идеи власти — западноевропейскую и византийскую — нашла отражение и в придворной иерархии, где соседствовали и