Давлеканово село большое, расположено на берегах реки Дёмы, была в нем и станция железной дороги. Начали мы к новому месту привыкать. Со снохой поступили на станцию, а брат, выздоровев, стал работать на лошади, которую мы вместе с коровой привезли из Языкова. Мать, как я уже говорил, работала в чайной. В общем, материально мы зажили лучше, чем в Языкове. Как истые рыболовы, скоро обнаружили, что в Дёме хорошо ловится зимой, стали днями напролет пропадать на реке и приносить очень много рыбы. Червей копали у себя в подполье. Однажды мы рыбачили в сильный мороз. Рыба, снятая с крючка, быстро замерзала. Дома мы сложили ее в таз, наполненный водой со снегом. Смотрим, вся наша рыба поплыла. Мы были так поражены! Мертвая рыба и вдруг ожила! Потом эту ловлю в мороз повторяли не раз, и всегда у нас рыба оживала. Явление очень интересное. Когда выйду в отставку и начну снова рыбачить, такой метод обязательно применю. Очень уж он необычен по своему результату!
В 1903 году мы работали по найму в поле у кулаков. Весной сажали подсолнух и арбузы, летом пололи их, а осенью убирали. Получали мы со снохой по 20 копеек в день на своих харчах. Все свободное время, как и в Языкове, я проводил на рыбной ловле, купался.
Река Дёма, надо сказать, замечательна не только изобилием рыбы, но и удобством купания. Не широкая, средней глубины и не судоходная, быстрая, она очень чиста и имеет песчаное дно. Ее берега кое-где поросли кустарником, а дальше – луга, на которых паслись стада коров, овец, коз и лошадей давлекановцев. На этих лугах мы объедались вкусным диким луком. Кобылицы-кумысницы кормились в изобилии росшим там ковылем. И, конечно, в лугах водилась масса певчих птиц. После утренней рыбалки, когда переставало клевать, мы относили наловленную рыбу домой, а сами шли купаться – на весь день, до вечернего клева. Раздевались на песчаной отмели, шли вверх по реке километра полтора, выплывали на середину, и нас несло вниз по течению до нашей немудрящей одежонки. Доплыв, выходили из воды и катались в горячем песке, а то и вовсе зарывались в него. Согревшись, снова шли вверх по течению и снова плыли. И так целый день. А надоест – отправлялись в степь «выливать» сусликов, которых там, как и в Языкове, было множество. Зимой кроме той же рыбной ловли играли в бабки на льду, бегали на коньках, катались на санках с горы или на карусели. Во время снежных заносов работали на железной дороге, очищая ее от снега. Взрослым за рабочий день платили 50 копеек, а нам, мальчишкам, – 25.
Обвыклись мы в Давлеканове, оно нам даже стало нравиться. Правда, здесь я мучительно и долго болел – лихорадкой обметало губы. Коросты я срывал, и дело кончилось тем, что меня начали кормить с ложечки. Думал, останусь уродом на всю жизнь. Но выздоровел – видимо, солнце, вода и воздух деревни сделали свое дело.
В детстве я был очень застенчив и скромен, хотя в то же время был хохотун и озорник. При сборе подсолнуха, например, я, бывало, не съем ни зернышка. Осенью убирали дыни и арбузы – я никогда самовольно не ел и даже отказывался, когда угощал хозяин. Это была и застенчивость, и какая-то своеобразная гордость.
Давлеканово – село башкирское, и летом башкиры продавали кумыс. Я его пил с детства, очень любил и в Давлеканове часто бывал в таборе продавцов кумыса. За какие-то пустяковые услуги, вроде того, чтобы пригнать кобылиц с пастбища или наносить травы, нас угощали кумысом, и мы довольнехонькие уходили домой. Бредень из Языкова мы привезли в Давлеканово и частенько по ночам ловили рыбу. Таким образом, на новом месте мы жили не бедно, хотя после болезни старшего брата пришлось продать и лошадь, и корову. Брат стал работать поденщиком на железной дороге.
Брат был неграмотный, глухой на оба уха. Маленьким он упал с воза с сеном, воз через него переехал, и он оглох. Он был неглупый, красивый, очень сильный. Например, упавшую лошадь ему ничего не стоило поднять за хвост. Был высок и строен. Страстный, неутомимый рыбак, всегда ловил больше всех. Про него говорили, что он «слово знает». Женили его на девушке не любимой, но зато «работящей». Любил он другую, я знал ее. До свадьбы брат водки не пил совершенно, а потом начал пить и пил до самой смерти. Умер он в 1908 году.
Поздней осенью 1903 года мы переехали в Уфу.
Незадолго до нашего отъезда в Давлеканове случился пожар, сгорело половина села. В разгар лета загорелся один дом. Был сильный ветер. Крыши в большинстве были соломенные, и клочья горящей соломы летали по ветру и зажигали другие дома. Наша семья частью сидела на крыше, частью – во дворе, чтобы подавать воду. Наш дом не сгорел, потому что был сложен из саманного кирпича, а крыша, хоть и соломенная, обмазана глиной. Кругом творилось что-то страшное – все гудело от огня! Пока все не сгорело до оврага, пожар потушить не могли, без крова осталось много людей.
Запомнилось еще одно событие – когда из Уфы в Самару везли тело убитого уфимского губернатора Богдановича[17]. Везли его в отдельном вагоне, с помпой, на больших станциях служили панихиды при большом скоплении народа. Конечно, вопрос о его убийстве местные жители обсуждали на все лады, но вывод был один: губернатора убили «студенты-крамольники». Сожалений о его смерти никто не высказывал, на все это смотрели скорее, как на бесплатный спектакль.
В Уфу мы приехали почти разорившимися. Скотину прожили. Дом, который был куплен за 500 рублей, при отъезде удалось продать лишь за 300.
Уфа – город большой, старинный, губернский. В нем было много чиновников, купцов, дворян-помещиков. Ежедневные базары в нескольких местах, дважды в год большие ярмарки. Все это создавало колорит, совершенно отличный от деревенского. Здесь был другой язык, другие нравы. Мы, например, сначала не могли понять, зачем запирать квартиру на ночь. В деревне у нас никогда не было никаких запоров. Летом уезжали в поле всей семьей, и двери оставляли не запертыми, а тут надо было запираться на ночь, даже когда все были дома.
Сняли мы на окраине комнату с русской печкой и полатями, на которых мы с братишкой и спали. Старший брат купил корову (молоко было нужно двум его дочерям), и для ее прокорма мы с младшим братом ходили вечерами на сенной базар собирать сено. Наносили столько, что хватило на всю зиму. Конкурентов почти не было – бедный люд на окраинах коров не имел, а башкиры жили в противоположной части города. Многие из них держали коз, но за сеном к нам не ходили. Однако весной 1904 года корову все же пришлось продать. Собирали мы и щепки на топливо, чтобы, тем самым, удешевить нашу городскую жизнь. Целыми днями мы с братом шатались по улицам, выискивая стройки и подбирая там обрезки и щепки. Часто нас прогоняли плотники или другие ребята, иногда били.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});