Читать интересную книгу Хлеб и воля - Пётр Кропоткин

И заявляя о своём праве на довольство, они — и это ещё важнее — провозгласят вместе с тем своё право решать, что должно представлять собою это довольство, какие продукты нужно производить для его обеспечения и что можно оставить, как потерявшее всякую цену.

Право на довольство, это — возможность жить по-человечески и воспитывать детей так, чтобы сделать из них равных членов общества, стоящего более высоко, чем наше; тогда как право на труд, это — право оставаться всегда наёмным рабом, управляемым и эксплуатируемым завтрашним буржуа. Право на довольство, это — социальная революция, право на труд, это, самое большее — промышленная каторга.

Уже давно пора рабочему провозгласить, наконец, своё право на общее наследие и завладеть этим наследием.

Анархический коммунизм.

Всякое общество, покончившее с частной собственностью, должно будет, по нашему мнению, организоваться на началах анархического коммунизма. Анархизм неизбежно ведёт к коммунизму, а коммунизм — к анархизму, причём и тот, и другой представляют собою не что иное, как выражение одного и того же стремления, преобладающего в современных обществах — стремления к равенству.

Было время, когда крестьянская семья могла считать выращиваемый ею хлеб и выделываемую дома шерстяную одежду плодами своего личного труда. Правда, даже и тогда такой взгляд был не совсем верен: уже тогда существовали мосты и дороги, устроенные сообща, были луга, осушённые общими силами, общинные пастбища и загороди, поддерживавшиеся общими усилиями. Всякое усовершенствование в ткацком станке или в способе окраски холста шло на пользу всем; и крестьянская семья не могла существовать иначе, как при условии, что ей, не в том, так в другом будет оказана мирская поддержка.

Но в настоящее время, когда всё связано и всё переплетается между собою в промышленности, когда каждая отрасль производства пользуется услугами всех остальных, — искать долю каждого в современном производстве оказывается совершенно невозможным. Если обработка волокнистых веществ и ковка металлов достигли в образованных странах такого удивительного совершенства, то они обязаны этим одновременному развитию тысячи других, крупных и мелких отраслей промышленности, распространению железных дорог и пароходов, навыку и ловкости, приобретённым миллионами рабочих, известному общему уровню развития всего рабочего класса и, наконец, вообще всем работам, которые производятся на всём земном шаре.

Итальянцы, умиравшие от холеры при прорытии Суэцкого канала или от деревенелости сочленений в Сен-Готардском туннеле; американцы, погибавшие от пушечных ядер в войне за отмену рабства, сделали для развития хлопчатобумажной промышленности в России, в Европе и в Америке не меньше, чем те девушки и дети, которые чахнут на манчестерских или московских фабриках, или тот инженер, который — большею частью на основании догадки кого-нибудь из рабочих — вносит улучшения в ткацкие станки.

Каким образом определить, при таких условиях, часть, приходящуюся на долю каждого, в тех богатствах, созданию которых содействуем мы все?

Становясь на эту обобщающую точку зрения, мы не можем поэтому согласиться с коллективистами и не можем признать, чтобы вознаграждение, пропорциональное числу часов, употреблённых каждым на производство этих богатств, представляло собою идеал, или хотя бы даже шаг вперёд по направлению к идеалу. Не входя здесь в обсуждение того, действительно ли меновая ценность товаров измеряется в современном обществе количеством необходимого для их производства труда, как утверждали Адам Смит и Рикардо, а за ними и Маркс (мы вернёмся к этому впоследствии), затем только, что в таком обществе, где орудия производства считаются общею собственностью, идеал коллективистов уже окажется неосуществимым. Раз только общество примет за основание принцип общественного владения, ему неизбежно придётся отказаться и от всякой формы наёмного труда.

Мы твёрдо убеждены в том, что смягчённый индивидуализм коллективистов не сможет удержаться рядом с коммунизмом, хотя бы неполным, но уже выраженным в общем владении землёю и орудиями производства. Новая форма владения собственностью потребует и новой формы распределения того, что будет выработано на общей земле, общими орудиями труда. При новой форме производства невозможна старая форма потребления, точно так же как при ней невозможны и старые формы политической организации.

Наёмный труд есть результат присвоения земли и орудий производства несколькими лицами. Он был необходимым условием развития капиталистического производства и должен умереть вместе с ним, даже если бы его попытались замаскировать под именем «рабочих чеков». Общая собственность на орудия производства неизбежно приведёт и к пользованию сообща продуктами общего труда.

Мы думаем, кроме того, не только, что коммунизм желателен, но что современные общества, основанные на индивидуализме, сами неизбежно должны двигаться по направлению к коммунизму.

Развитие индивидуализма в течение трёх последних веков — т.-е. усиливающееся стремление каждой отдельной личности обеспечить себя, помимо всех остальных, — объясняется, главным образом, стремлением человека оградить себя от власти капитала и государства. Некоторое время, большинство людей думало, а те, кто служил выразителями мыслей большинства, проповедовали, что, обеспечив себя, каждого порознь, человек сможет вполне освободиться и от государства, и от капитала. «Деньги, думали люди, дадут мне возможность купить всё, что мне нужно, в том числе и свободу». Но оказалось, что тут крылась глубокая ошибка. Современная история заставляет каждого признать, что деньгами ни свободы, ни даже личного, продолжительного и стойкого обеспечения нельзя купить; что без сотрудничества всех отдельный человек бессилен, как бы ни были его сундуки полны золотом.

В самом деле, рядом с этим индивидуалистическим течением, мы находим во всей современной истории, с одной стороны, стремление удержать остатки древнего коммунизма, а с другой — восстановить коммунистические начала в самых разнообразных проявлениях общественной жизни.

Как только общинам десятого, одиннадцатого и двенадцатого века удалось освободиться от власти светских или духовных владетелей, в них тотчас же стали сильно развиваться начала общего труда и общего потребления.

Город — именно город, а не частные лица («Господин Великий Новгород» в России) — снаряжал корабли и посылал караваны для торговли с отдалёнными странами, и барыши от торговли доставались не отдельным купцам, а опять-таки всем — городу; город же покупал и нужные для жителей припасы. Следы этих учреждений сохранились кое-где до самого девятнадцатого века (до 1848 года); и весь народ свято сохраняет воспоминание о них в своих преданиях.

Всё это исчезло. Одна только сельская община ещё борется за сохранение последних следов этого коммунизма, да и то удаётся ей только до тех пор, пока государство не бросит на чашку весов свой тяжёлый меч.

Но вместе с тем, повсюду возникают в самых разнообразных формах новые организации, основанные на том же принципе: каждому по его потребностям, потому что без известной доли коммунизма современные общества вовсе не могли бы существовать. Несмотря на узко-эгоистический характера, который придаёт умам людей нашего времени товарное производство, коммунистическое направление обнаруживается постоянно и проникает в наши отношения во всевозможных видах.

Не так давно ещё, когда через реку строили мост, то с каждого проезжего и прохожего взыскивали «мостовое»; теперь же мосты — общественная собственность, и каждый пользуется ими, сколько ему нужно. Шоссейная дорога, за которую платят столько-то с версты, сохранилась только на Востоке. Музеи, общественные библиотеки, даровые школы, общие обеды для детей, парки и сады, открытые для всех, доступные для всех, вымощенные и освещённые улицы, проведённая в дома вода (причём заметно стремление вовсе не считать в точности, сколько её расходуется в каждом доме), всё это учреждения, основанные на принципе: «берите сколько вам нужно».

Конки и железные дороги уже вводят месячные и годовые билеты, сколько бы раз в году или каждый день вы ни ездили взад и вперёд; а недавно в целой стране, в Венгрии (а за нею и в России), ввели на железных дорогах зонный тариф, дающий возможность проехать за одну и ту же цену, как пятьсот, так и семьсот вёрст. От этого недалеко и до установления одной общей платы за проезд в такой-то области, как в почтовом тарифе. Во всех этих и во множестве других учреждений (гостиницы, пансионы и т. д.), господствующее направление состоит в том, чтобы не измерять потребления. Одному нужно проехать тысячу вёрст, другому только семьсот. Один съедает три фунта хлеба, другой только два… Это — чисто личные потребности, и нет никакого основания заставлять первого платить в полтора больше. И такое уравнение обнаруживается даже в нашем индивидуалистическом обществе.