Читать интересную книгу Женщины революции - Вера Морозова

Настенные часы отбили двенадцать. Позолоченная птичка выпрыгнула на резное крылечко, замахала крылышками. Часы появились в квартире недавно, и Мария Петровна всё не могла привыкнуть к их громкому бою. Два. Птичка замерла. Лишь хвост продолжал раскачиваться. Пора собираться. Сегодня она назначила встречу на Гоголевском бульваре Юре, с которым не виделась второй месяц. Мальчик тосковал, не понимая, почему ушла из дому мать… Ушла. Вновь ушла! Лёля и Катя выросли. А вот Юра? Юре только тринадцать, он младший — вся материнская любовь, вся нежность ему. С Юрой связаны последние воспоминания о муже. Сын родился, когда Василий Семёнович отбывал в «Крестах» заключение за опубликование в газете статьи, попавшей под запрет цензуры. Тогда при свидании в тюрьме у Василия Семёновича на глазах выступили слёзы. Сын! Как нежно поцеловал он её, осунувшуюся после родов, как жадно прижал мальчика! И только когда под пикейным одеяльцем нащупал письма — их следовало передать в тюрьму, — лицо его болезненно скривилось. Упрекать жену после родов не хватило сил, но понять также не мог. «Зачем? — спросил свистящим шёпотом, улучив момент, когда надзиратель отошёл в дальний угол свиданной комнаты. — Сына-то, сына-то пожалей. Меня не берегла, девочек… Теперь вот и крошку… — Худое лицо его стало жалким, тонкими пальцами смахнул слёзы и с неожиданной страстью закончил: — Я скоро умру… Сердце ни к чёрту! Ты никогда не считалась со мной! Прошу об одном: сбереги сына. Пускай по земле пошагает Юрий Васильевич Голубев…»

Мария Петровна провела рукой по глазам, отгоняя непрошеные воспоминания. Вскоре после этого разговора муж умер, оставив её одну с детьми, слова же его всегда отдавались в груди щемящей болью. Детей она старалась беречь: всё дорогое, заветное — им одним, особенно Юре. Да и девочки к малышу относились нежно, ласково. Сын удивительно напоминал мужа, такой же впечатлительный, кроткий. И вот пришлось оставить его в такие тревожные дни одного.

Дождь припустил сильнее, прикрывая мокрой пеленой стекло. Мария Петровна всё ещё стояла у окна и волновалась. Неужели не перестанет дождь, как же тогда быть со встречей? От Лёли, старшей дочери, она знала, что Юра прихварывал, голодал, а главное — скучал. Она решила встретиться, чтобы успокоить мальчика. Дни стояли сухие, освещённые последним солнцем, а сегодня ливень. Впрочем… Досадливо наморщив лоб и сбросив платок, начала натягивать пальто, поглядывая на кушетку, громоздкую, затканную серебром.

На резной спинке выделялись медальоны с львиными головами и танцующими нимфами — кушетка из царских покоев. Да и вся обстановка комнаты до сих пор вызывала удивление: дорогие вещи, редкие картины, бронза, хрусталь. Комендант Кремля явно не поскупился, когда вывозил их из царских палат. Даже, к её великому удивлению, оказались простыни с царскими монограммами.

Голубева вновь готовилась перейти в подполье. Теперь она дворянка, ограбленная и обездоленная большевиками. Мария Петровна видела, как блеснули глаза у старого чиновника, подселённого в квартиру по ордеру. Он долго пожимал руку, сказав, что сразу почувствовал в ней человека своего круга, ругательски ругал новую власть, большевиков, расспрашивал об имении, которое она «потеряла» где-то на Херсонщине, доверительным шепотком передал, что Деникин не сегодня, так завтра займёт Москву. Она удивлённо приподняла брови, ничего не сказала. Чиновник размашисто перекрестился и гаденько рассмеялся. Да, Деникин угрожал Москве! Это Мария Петровна знала лучше чиновника. По улицам маршировали рабочие отряды, плотное окопное кольцо стягивалось вокруг города всё туже. Москву готовились защищать до последней капли крови.

Создавался второй фронт — возникали конспиративные квартиры, разрабатывались пароли, явки, создавались склады с оружием. В Центральном Комитете партии возглавлять подпольную сеть в случае необходимости поручили Марии Петровне, хозяйке столь многих конспиративных квартир. Вот почему она оказалась в этом барском неуютном доме, вот почему пришлось уйти из семьи, порвать связь с детьми. Как солдат, она уже на передовой…

Всю дорогу от Староконюшенного переулка до Гоголевского бульвара, где назначена встреча, она торопилась. Дождь затихал, и по желобам домов журчала вода. Проглянуло солнце, и по лужам запрыгали солнечные зайчики, как озорные мальчишки. От арбатской мостовой, выложенной крупным булыжником, поднимался пар. Дома, умытые дождём, помолодели. На заколоченных парадных подъездах белели обращения к населению за подписью Дзержинского. На гранитном розовом постаменте наклонил голову Гоголь. По каменному лицу сбегали капли дождя. Широко раскинули ветви тополя с пожелтевшими листьями, темнели набухшими стволами.

По привычке заложив руки за спину, Мария Петровна медленно побрела вдоль бульвара, тяжело вороша мокрый лист. Бульвар оживал. Высыпали обычные посетители: кормилицы в плюшевых жакетах, детишки в ярких капорах. Мальчики запускали корабли в лужи. Старая женщина мягко улыбалась. Дети были её болью, её счастьем. Ради них молоденькой девушкой она пошла в земские школы, учительствовала в Костромской губернии. Сколько детского горя и детских слёз повидала она за свою долгую жизнь… Война… Революция… Снова война, теперь уже гражданская. Деникин угрожал Москве. Деникин на пороге. Бои с Деникиным за Тулу…

И опять мысли Марии Петровны вернулись к детям, теперь уже собственным… Жизнь её почти завершена, и упрекнуть себя она может не во многом. Единственно, что мало радости принесла своим детям, мало времени уделяла им, мало заботилась о них. Её первенец Таня умерла шести месяцев от роду. Они жили тогда в Смоленске: она под гласным надзором, а Василий Семёнович вернулся после ссылки из Сибири… Без денег и без работы. У Василия Семёновича открылся туберкулёз. Комнату сняли при местной больнице, кашлял он отчаянно, и она боялась за его жизнь. В больнице платили гроши — земство ловко использовало отсутствие диплома. А тут роды… Роды принимала Мария Эссен, известная подпольщица, дружба с которой прошла через многие годы. Кажется, эти роды оказались у акушерки Эссен первыми и последними. Она стала профессиональной революционеркой. Девочка умерла от менингита, не спасла её материнская любовь. А потом родилась в Саратове Лёля, а через год — Катя. Обыски в доме Голубевых шли один за другим, переворачивали весь дом, и лишь детскую осматривали поверхностно. Она стала запрятывать брошюры и прокламации в детские кроватки, тонкие листы с адресами и явками — в кукольные головки. Как часто при обысках стояла Лёля в ночной рубашонке, прижимая к груди куклу… Вспомнила пароход со смешным названием «Милосердие». В город пришёл транспорт «Искры». В каюте сидела Эссен, за ней велась слежка. Нужно спасти нелегальщину так, чтобы не вызвать подозрения полиции. Раздумывать было некогда, и Мария Петровна решилась. Одела девочек в нарядные плюшевые пальтишки и повела на пристань. Солнечным днём поднималась она на пароход «Милосердие» к Эссен по шатким сходням, там, в каюте, в двойную подкладку детских пальто рассовала листовки, обвязалась нелегальщиной и сама. Катя попробовала бежать, зацепилась, едва не упала; городовой с торчащими усами подхватил девочку, снял со сходней. У Марии Петровны ёкнуло сердце, невозмутимая Эссен побледнела, и лишь Катя, довольная, перебирала в воздухе ножонками. Да, рано повзрослели её дочери. Память перелистывала страницы былого. Сенат приговорил Эссен к каторге, которую впоследствии заменили долгосрочной ссылкой. В ссылку Эссен идти не хотела. «Работы невпроворот, а здесь ссылка!» — писала она Марин Петровне из тюрьмы. Нужно было организовать побег. Тюремный режим пересыльной тюрьмы строг: свидания давались в исключительных случаях и непременно в присутствии надзирателей. Все попытки передать нужные для побега вещи заканчивались неудачей. Тогда в комнате для свиданий под видом родственницы появилась Мария Петровна с девочками. Комната оказалась небольшой, полутёмной. Надзирательница, пожилая женщина, угрюмо молчала. И в этой свиданной — её девочки в пёстрых батистовых платьях, похожие на бабочек. Лёля держала в руках букет, а Катя — куклу с изумлёнными глазами. На дубовую скамью уселись рядышком: Эссен, семилетняя Лёля, Мария Петровна, Катя. Болтушка Катя завладела надзирательницей. Мария Петровна видела, как разглаживалось лицо угрюмой женщины, как оживала на её лице улыбка. Вот она поправила бант на завитых кукольных волосах. «Кажется, всё благополучно!» Катя без умолку болтала. Надзирательница не отводила глаз от оживлённого детского лица, всё реже посматривала на беседующих, всё меньше прислушивалась к их разговору. И тут наступило главное — Лёля протянула букет. Казалось, Мария Петровна закричит от напряжения, нервы её не выдержат. В букете — кинжал, о нём так просила Эссен. Словно в полусне, Мария Петровна увидела, как Эссен взяла букет, прижала к груди девочку, поцеловала. В её больших серых глазах — напряжение, она понимала, как рисковала Мария Петровна. И вновь обострённо прислушивается Мария Петровна к разговору Кати с надзирательницей. Быстрый детский лепет и неторопливые вразумительные слова надзирательницы. Осталось передать плед, начинённый, словно пирог, явками, деньгами. Предусмотрено всё, что потребуется Эссен, прежде чем удастся скрыться за границу. Мария Петровна протягивает плед надзирательнице, боясь возбудить подозрения и в душе надеясь на удачу. Катя капризно отпихивает этот плед, громко смеётся, глядя, как надзирательница укачивает куклу. Правда забавно. Женщина раскачивалась всем телом, крупной ладонью прихлопывая по воздушным оборкам. Плед проверять не стала, кивнула головой — чего, мол! Глаза подруг встретились, на плечо Марии Петровны легла тёплая ладонь. Эссен благодарно улыбнулась. И опять не по-детски серьёзное лицо Лёли, и опять оживлённый смех Кати… Вот она, жизнь её девочек!