Читать интересную книгу Промысел Господень: Летописи крови - Евгений Таранцев

Чувствуя, что проигрывает, Влад все же продолжал борьбу.

— Не достанешь, сука! — кричал он.

Свободной рукой он схватил Ундину за горло, стараясь отбросить ее от себя.

— Ганс, помоги!

Шатаясь и теряя равновесие, Ганс встал и на негнущихся ногах пошел к Владу и Ундине. Боль, истекающая из сознания обоих, захлестывала его.

— Ты — эмпат, — орал стрелок, — борись с ее эмоциями.

Слабея, собирая последние силы, Влад швырнул пистолет в Ганса.

— Стреляй! Быстрее…

Теряя сознание от пронзающей его боли, ужаса и чувства голода, Ганс поднял оружие. Дрожащей рукой навел ствол на спину Ундины и трижды спустил курок.

Вампир взвыл и упал на Влада. Ганс секунду смотрел на тела мутным взглядом, после чего забвение накрыло его с головой. Он лишь молча схватил ртом воздух и упал в обморок.

Стояла тихая ночь. На небе сквозь ровный свет серебряных звезд мерцали красными огнями проплывающие кометы, матово блестели рождающиеся месяцы двух марсианских лун. Серые тучи, как огромные галеоны с рваными парусами, ползли и ползли, ведомые молчаливой древней силой. Они, подчиняясь законам ветра и судьбы, брели вперед в совершенном безмолвии, словно пугаясь невзначай оброненных слов. Тучи плели чудесные кружева, эта работа полностью поглотила их.

Внизу, на остывающей земле, тихо спали надгробные плиты, постаменты, вознесенные во славу погребенных. Трава тихо колыхалась живым ковром, в ее зарослях пели стрекозы. Гретель прижалась к брату, стараясь согреться его теплом. Ганс высоко поднял руку с галогенным фонарем, борясь с ночной мглой.

— Мне страшно, братец, — плакала Гретель.

Ганс успокаивал ее, старался приободрить. Он сам в душе боролся с липкими комками страха, приливающими к горлу. И теснился в груди плач.

— Не бойся, Гретель, — шептал Ганс, он тоже боялся говорить во весь голос, словно над всей землей лежал вес когда-то громко сказанных слов, тяготивших тех, кто даже не помнил причин сказанного, а уж тем более последствий. Однако же печать эта каленым железом была выжжена в памяти ныне живущих, была она напоминанием о цене молчания и дешевизне слов, слов писаных и слов устных, произнесенных с трибуны и вырвавшихся вместе с винным перегаром.

Ветер стелился низко, заигрывая с травой. Он юрким лисом пробегал из тени в тень, прятался под камнями и старыми замшелыми могильниками. Усталыми стражами стояли над могилами кресты и ангелы. Гретель тихонько заплакала. Ганс остановился, передернул плечами от охватившего его ужаса.

— Я не могу. — Гретель села на землю и закрыла лицо руками.

Ганс сел рядом. Он поставил фонарь между собой и сестрой.

— Скоро наступит утро. Ты должна потерпеть.

Ночь царила над землей. Теплая черная ночь. Она была повсюду, в переплетении ветвей придорожных деревьев, в жестком дерне под ногами. Ночь царила в небе, кое-где проигрывая звездам и нарождающейся луне. Но молочно-белый свет месяца только придавал ночной тьме долю потусторонней прелести, он оттенял сплошной мрак, делая его еще более зловещим. И в этом хороводе черноты и серебра дрожал на ветру огонек фонаря. И с ним в унисон дрожали дети.

Где-то рядом застонал умирающий Влад.

— Парень… подойди ко мне.

Ганс оставил сестру лежать и подошел к стрелку. Тот, теряя последние силы, отстегнул пояс с кобурой.

— Возьми пистолет и патроны. Те, что с белыми капсюлями, — серебряные. Тебе пригодится. Часть можно продать. Купите билеты.

— Ты пойдешь с нами, Влад.

— Нет. Эта сучка успела достать меня. К утру меня уже не будет. Яд действует, я превращаюсь в такую же тварь, как и она.

— Что я могу сделать?

— Пистолет. Ты должен убить меня. Потом возьми нож, отрежь мне голову и сожги ее. Тело надо будет расчленить. Иначе начнется регенерация, не поможет даже пуля. С Ундиной сделай то же самое, пока есть время. Ты все понял?

— Да.

— Действуй, еще чуть-чуть, и я начну сопротивляться. Скорее же! Скорее.

Ганс отошел от Влада. В траве он поднял пистолет и выстрелил. Голова странника дернулась назад. Мозг и костяное крошево оросили камень. Тело пробил ток предсмертной судороги, оно вытянулось в струну, а потом расслабленно осело. Ганс, не колеблясь, взял нож Влада и проделал страшную мясницкую работу. После вернулся к сестре.

— Все кончено, малышка, все кончено.

Вдруг до них донесся звук, где-то заиграла скрипка. Ее протяжные звуки тихо лились в воздухе. Мелодия ложилась на землю мягким покрывалом. Теплота от ее касаний навевала сон. Тела струн часто дрожали, рождая на свет все новые и новые звуки. Вряд ли эта музыка ограничивалась семью нотами. Невидимый смычок задевал не только сталь скрипичных струн. Потоки новых аккордов лились из самых глубинных уголков головы.

Дисгармония звуков не отражалась непониманием в сознании. Покрытое серым налетом обыденности, оно было не в состоянии оценить красоту новой музыки. Какофония неизвестных нот вела за собой химеры таинственных пространств. Мозг тонул в дроби пурпурного дождя. Паутина нестройных мелодий не отпускала тех, кто завяз в ней подобно неосторожным мухам.

Полночь стучала в небесные врата.

Смычок плавными движениями извлекал звуки из старой скрипки. Громады новых страхов нависали над пустыми аллеями. Бледные тела светлячков давали холодный серый свет. Предметы с нечеткими контурами отбрасывали пугающие тени. Сама сущность пространства отрицала прямые линии. Нестройные ряды кривых переплетались между собой, изгибы превращались в узлы, гранями становились деформированные параллелограммы.

Горячий воздух трепетал подобно пугливой лани. Он был густой и горячий, как только что приготовленное желе. Воздух был разорван на множество частей. И эти части плыли в пустоте, забыв, что когда-то составляли единое целое. Острова колыхающейся субстанции ядовито-зеленого цвета размеренно плыли среди багряно-серых желеобразных шаров. Пирамиды пепельного цвета рассекали пустоту подобно тому, как катер рассекает морскую гладь.

Скрипичная музыка лилась неустанно. И фоном ей служили четкие удары метронома. Как удары давно остановившегося сердца, четверти задавали ритм — четверть, четверть, четверть, четверть.

Дин.

Дин.

Дин.

Дин.

Когда ушла музыка, осталась только звенящая в ушах тишина.

Гретель перестала плакать. Она сидела, подняв ноги к груди и обняв их. Ганс лежал рядом, молча, глядя в небо. Они были зачарованы музыкой, пропитавшей все вокруг. Казалось, все предметы стали источниками разнообразных звуков. Земля медленно переливалась по басовым нотам, ее тихий рокот создавал неплохой фон для рваных скрипичных пассажей. Каменные статуи дышали тяжело и отрывисто, вторя трелям высокой травы. Но ничто не может длиться вечно, музыка постепенно слабела, вот уже угасли последние ее такты. И снова атмосфера спертого в груди страха, предчувствие чьего-то пугающего, скрытого присутствия упала на детей. Ганс продолжал лежать, но нервы его напряглись, он в спешке закрыл глаза и не спешил их открывать. Опасаясь, что, подняв веки, он увидит кого-то чрезмерно ужасного. И чтобы избежать этой встречи, надо всего лишь пролежать без движения до самого утра, стараться дышать как можно тише и ни в коем случае не открывать глаз. Сквозь окутавшую Ганса пелену напряженного ожидания мальчик почувствовал, как шевелится воздух над его головой и тяжелое дыхание сужающимся кольцом охватывает его голову. Потом что-то тяжелое легло на его грудь. Ганс задрожал мелко и часто, пот пропитал его рубашку. Где-то сбоку тонко плакала Гретель. Девушка продолжала сидеть, непрерывно глядя на пламя фонарика. Вдруг она вздрогнула оттого, что кто-то обнял ее за плечи. Она хотела избавиться от приторных объятий невидимого пришельца, но силы оставили ее. Гретель позвала брата:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});