к нему. У неё были яркие голубые глаза. По курносому носу и по щекам рассыпались редкие веснушки. Они ей шли, особенно когда она улыбалась. Она улыбалась и сейчас.
— Здравствуйте, мальчики, — сказала она вполне вежливо и вдруг грозно нахмурилась на Гошу Галошина:
— А ты чего фыркаешь?
— Да это я над тобой смеюсь, — нахально сказал Галошин. — Очень смешно: две косички, а бант один.
— Ну и что? — нос её, казалось, даже вздёрнулся. — Просто ты глупый человек. По-твоему, лучшеодна косичка и два банта, да? — она подступила к самому Гоше. — Хочешь, я тебе два банта привяжу на твои длинные уши?
Гоша растерялся от этого натиска и часто заморгал. Коле даже стало смешно.
Саша спросил:
— Ты кто? Внучка Карпа Ивановича?
— Внучка, — с достоинством ответила девочка, — Меня зовут Таня Пузырь.
Гоша снова фыркнул. Только потише.
— Какой же ты пузырь? — удивился Саша. — Ты тощая.
— Я не тощая, у меня спортивное сложение. А Пузырь — это моя фамилия. Только не вздумайте меня дразнить — получите по шее.
И всё же Коля не удержался.
— Пузырь-пупырь-упырь, — сказал он и захохотал.
— Один бант на две косички, — глупо повторил своё Галошин и тоже захохотал.
Саше смеяться не хотелось, ему девочка понравилась, но ребята смеялись, и у него рот тоже начал расплываться.
— В вы вси цуцики! — сказала Таня, резко повернулась и чуть не столкнулась с Карпом Ивановичем: он только что вышел из подъезда.
Дед поднимает внучкин авторитет
— О, да у вас, я смотрю, весело! — воскликнул Карп Иванович, помахивая вязаной авоськой.
— Не весело, а смешно, — сквозь хохот выдавил Галошин.
— Это тоже хорошо.
— И ничего тут нет хорошего! — выкрикнула Таня. — Они какие-то дурные. Этому длинному мой бант, видите ли, не понравился. А у самого у него уши ослиные. Да, да, ослиные!
— Та-атка! — укоризненно сказал Карп Иванович. — Да ты что это, милая? Очень они тебя обидели? Непохоже, они ведь ребята славные. Просто вы ещё не знаете друг друга. Вот смотри, например, как они замечательно скамейку покрасили. Пойдемте-ка, посидим на ней, леденчиков пососём…
Они уселись так: с самого края надувшаяся Татка, потом Карп Иванович, за ним Коля и Саша, потом Гоша. Гоша поджимал губы и сопел: «ослиные уши» не давали ему покоя.
Леденцы сегодня были другие — в красивых цветных обертках. Сосали их молча. Карп Иванович поглядывал на ребят и хитренько щурился.
— Вам моя Татка, видно, ещё не успела рассказать, как она этой весной в Байкале выкупалась? — спросил он и, не дождавшись ответа, продолжал. — Выкупалась, чертёнок, героически выкупалась.
— Да ну их, деда, не надо, — сказала Татка.
— Отчего же не надо? Про хорошие дела всегда надо… Играли они на берегу, а озеро уже вскрылось, только по берегам кой-где лёд припаянным остался. И вот одна девчоночка… как её… Анюткой звать?
— Нюра, — подсказала Татка. — Ей четыре годика всего.
— Вот, значит, Нюра. Она на закраину льда выбежала да и оступилась. Ухнула в ледяную-то воду. Несмышлёныш совсем, в пальтишке, в ботинках. Перепугалась и, конечно, сразу ко дну. Вскрикнула только разок. Ребята, что на берегу были, услышали, поняли всё и оцепенели. А наша Татка, не думая, прыг — и за Нюрой. Ухватила её, рванула вверх, а сама тоже тонуть начинает. Вода такая — судорогой сводит. Татка за край льдины цепляется, а льдина не выдерживает уже, обламывается. Она цепляется, а льдина обламывается. Однако Нюру Татка не выпускает, держит. Совсем уже пузыри начала пускать наша Пузырь, обессилела, закоченела. Ладно, взрослые услышали крики, прибежали, вытащили обеих.
— Они мне доску сначала протянули, я за доску ухватилась — сказала Татка; она порозовела от воспоминаний, глаза её поблёскивали.
— Здорово, — сказал Саша.
— А тебе очень страшно было? — спросил Коля.
— Когда прыгала, совсем было не страшно. А когда тонуть стала вместе с Нюрой, тогда страшно сделалось. И обидно очень, что лёд ломается. И ещё страшно было, что от мамы попадёт. Я в новом пальто была, только что купили.
Некоторое время все молчали. Коля откровенно таращил глаза на новую знакомую. Саша поглядывал на неё украдкой. Даже Жмурик, будто всё ему было понятно, задрав мордочку, смотрел на Татку и вилял хвостом. Только Гоша уставился в землю и придумывал, что бы такое сказануть.
— Вот какая у нас Татка! — негромко, очень довольный, молвил Карп Иванович.
Гоша посопел и сказал:
— Там и воды-то, наверно, было всего по колено.
— Только колено это куда повыше твоих ушей! — тотчас огрызнулась Татка.
— Ну-ну, — примирительно улыбнулся Карп Иванович. — Дело-то ведь даже и не в глубине. Хотя и глубина немалая.
Чуть напыжившись, Саша сказал:
— Байкал — самое глубокое озеро в мире.
Татка взглянула на него с благодарностью. Ей хотелось рассказать, какое оно замечательное, её родное озеро. Верно, почти на два километра уходят в глубь земли его воды. Триста тридцать рек впадают в Байкал, а вытекает лишь одна — красавица Ангара. Шумят вокруг густые леса, высятся могучие дикие горы. Дуют над великим озером быстрые шалые ветры и гремят штормы. А Таткин папа всё равно выходит в «море» — так люди называют Байкал — и ловит много разной рыбы. Попробовали бы вы, мальчики, байкальского омуля — полчаса бы пальчики облизывали. А полюбоваться на нерпу — байкальского тюленя…
О многом хотелось рассказать Татке, но она молчала. Ещё скажут: расхвасталась.
— Иваныч! — раздалось вдруг с одного балкона. — Где же молоко-то?
— Ох! — спохватился Карп Иванович. — Заболтался я с вами, попадёт мне теперь. — И закричал жене, стоящей на балконе: — Сейчас я, сейчас! Одним мигом буду. — Он засеменил к выходу со двора, коротко взмахивая авоськой и приговаривая: — Ох, попадёт…
Татка улыбнулась:
— Бабушка у нас строгая. Вся в меня.
— А ты боевая, — уважительно сказал Саша.
— Я тоже сильный буду, — сообщил Татке Коля. — Я каждый день упражняюсь. Вот посмотри, какие мускулы.
Она из вежливости потрогала его руку.
Гоша с независимым и скучающим видом щёлкал пистолетом. Ему хотелось, чтобы Татка обратила на пистолет внимание. Но она не обращала.