Читать интересную книгу Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

Гейзенберг прекрасно понимал всю возможную опасность такого пути. Еще два года назад он получил публичное порицание за свои связи с теми, кого фашистские блюстители идеалов называли представителями «еврейского направления» в физике. В качестве критерия для отбора в эту группу они использовали отказ от слепого поклонения перед научными традициями, а также тот факт, что среди его родоначальников и активных деятелей преобладали ученые с еврейскими корнями. Идеальным примером «еврейского» физика был Эйнштейн, а его теории относительности[16] являли собой квинтэссенцию идей «еврейской» физики.

В то время Гейзенберг как раз ожидал известий о своем назначении на профессорскую должность в Мюнхенском университете. Это место пустовало уже несколько лет после ухода Арнольда Зоммерфельда — бывшего научного руководителя Вернера. Казалось, должность была почти у Гейзенберга в кармане, но тут в эсэсовской газете Das Schwarze Korps («Черный корпус») от 15 июля 1937 года вышла статья физика Йоханнеса Штарка, ярого сторонника нацистов. «Мы прекрасно видим, насколько уверенно чувствуют себя на своих местах „белые евреи“, — писал он, — на примере хотя бы профессора из Лейпцигского университета Вернера Гейзенберга, работающего в области теоретической физики. Он… заявил, что эйнштейновская теория относительности „несомненно, хороший базис для дальнейшей работы в данной области“…». Далее по тексту Штарк обвинял Гейзенберга в оппозиционных взглядах, называя его «любителем евреев» и «еврейской пешкой».

Этой негодующей статьи оказалось достаточно для того, чтобы должность в Мюнхене стала для Вернера недосягаемой. Теперь перед ним стоял мрачный выбор. Молчание в ответ на обвинения фактически значило то же самое, что и открытое признание своей связи с «еврейским направлением». Этим Гейзенберг ставил под прямую угрозу себя и свою беременную супругу Элизабет, с которой прожил вместе еще совсем мало. Выход в этом случае был один — бежать из страны и забыть об идее поддержки немецкой науки, поскольку фашистские цепные псы все равно рано или поздно с позором прогнали бы Гейзенберга за пределы обожаемой им родины. При выборе другой линии поведения ему предстояло защищать то, что он подразумевал под понятием «честь», а для этого требовалось доказать свой патриотизм, а значит, и лояльность к нацистскому режиму. В письме к Зоммерфельду Гейзенберг написал: «Теперь, если и здесь [в Лейпцигском университете] мне не предоставят возможности восстановить свою поруганную честь, ничего не останется, кроме как подать прошение об отставке».

Тут же, в июле, Вернер написал напрямую самому Генриху Гиммлеру. В письме он просил одобрить или осудить агрессивное поведение Штарка. В случае, если Гиммлер поддерживал обвинения против ученого, он покидал свою должность. Осуждение штарковской критики позволило бы Гейзенбергу считать, что его честь восстановлена и в будущем он не подвергнется подобным нападкам.

Чрезвычайная важность письма не позволяла отправить по обычным каналам: адресат мог получить его слишком поздно или не получить вовсе. Поэтому мать Гейзенберга предложила передать письмо матери Гиммлера, которую знала лично. Они встретились в конце июля или в начале августа 1937 года. Фрау Гейзенберг решила воззвать к материнскому инстинкту своей знакомой: «… мы, матери, обе ничего не смыслим в политике своих сыновей, — сказала она откровенно. — Но уж наверняка-то мы знаем, что должны заботиться о своих мальчиках. Именно поэтому я и хотела встретиться».

По всей видимости, уже совсем скоро, в августе, Гиммлер получил письмо и инициировал предварительную служебную проверку. Она перешла в более детальное расследование, проведенное СС и продолжавшееся более восьми месяцев. За это время Гейзенберг успел научиться бояться по-настоящему. Гестапо установило тайное наблюдение за его домом и наполнило шпионами университетские аудитории. Очевидная склонность проводить время в компании молодых людей, а также необъяснимая спешка, с которой 35-летний Гейзенберг выбрал себе в жены 20-летнюю Элизабет Шумахер, способствовали возникновению гомосексуального подтекста — а подобное поведение каралось немедленной отправкой в концентрационный лагерь. СС часто фабриковали обвинения такого рода, чтобы вырвать у людей признания в менее серьезных проступках.

У многих читателей может возникнуть вопрос: что именно говорили Гейзенбергу во время допросов в печально известном подвале штаб-квартиры СС в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе, в котором на стене висела табличка с напоминанием для всех, кто попадал туда не по своей воле — «Дышите глубоко и ровно»? Физического вреда Вернеру не причиняли, однако домой после каждого вызова в штаб-квартиру он возвращался совершенно расстроенным и измотанным.

Несколько членов следственной группы СС занимались изучением физики. Более того, один из них защищал диссертацию в Лейпциге, а Гейзенберг входил в состав ученого совета. Расследование в итоге закончилось с положительным для него исходом, и все выдвинутые Штарком обвинения были признаны необоснованными. На Гиммлера снова удалось оказать мягкое дипломатическое давление, придя с ним к компромиссу, и спустя год с момента появления в печати обвиняющей статьи Штарка дело, наконец, подошло к завершению. Рейхсфюрер СС публично осудил все нападки на ученого. Его мнение было следующим: «… Гейзенберг — честный человек, и мы не можем позволить себе потерять или обречь на молчание еще вполне молодого специалиста, который может дать знания целому поколению». Гиммлер отдал также распоряжение Рейнхарду Гейдриху, главе СД — нацистской службы безопасности — оберегать Гейзенберга от любой враждебной критики.

Цена, которую Вернеру пришлось заплатить за такое покровительство, была очень велика. Компромисс, достигнутый с властью, означал, что теорию относительности, которую подрастающее поколение немецких физиков должно продолжать изучать, теперь нельзя было никоим образом связывать с именем Эйнштейна. Доказывалось, что основу теории относительности, вне всякого сомнения, заложили работы гениальных физиков арийского происхождения, а еврей Эйнштейн просто паразитировал на их идеях. Принимая во внимание всю ту жестокость, что нацисты обрушили на евреев с момента своего прихода к власти, отрицание их вклада в развитие современной физики не должно было стать для Гейзенберга такой уж мучительной сделкой с совестью. Однако ситуация все же до боли напоминала события, некогда произошедшие с Фаустом.

Предотвратить катастрофу

Коллеги Гейзенберга из Америки, а также нашедшие там прибежище европейцы никак не могли понять его решение остаться в Германии.

Вернер был в Америке летом 1939 года и считал, что это, вероятно, его последняя возможность посетить Соединенные Штаты. Сначала он прочел лекции в Чикаго и в университете Пердью, расположенном в штате Индиана, а затем поехал в Энн-Арбор, чтобы посетить летние курсы для студентов, организованные голландским физиком Сэмюэлом Гаудсмитом, а заодно и Мичиганский университет.

С ним успел встретиться Ферми, и вдвоем физики обсудили возможность создания нового оружия огромной разрушительной силы, механизм действия которого был бы основан на ядерной цепной реакции. Гейзенберг разделял мнение большинства, считая, что такое оружие может быть разработано лишь в весьма отдаленной перспективе. Ферми же настаивал на том, что если война все же начнется, то физики-ядерщики стран — ее участниц непременно бросят все свои силы на создание подобного оружия нового типа. Гейзенберг, хотя и не стал оспаривать его точку зрения, все же не принял безропотно прогнозы коллеги. «Думаю, война закончится намного раньше, чем появится первая атомная бомба», — заявил он.

В Энн-Арборе Гейзенберг снова попал на «допрос», который, хотя и проходил в более дружественной атмосфере, по интенсивности не уступал тем, что проводили СС. Каковы его планы на будущее? Почему он не покинул фашистскую Германию? Как вообще он может заниматься физикой, получая поддержку этого зверского режима? Почему он так спешит обратно в Германию? Гаудсмит продолжал бомбардировать Вернера вопросами. Лаура Ферми заявила, что оставаться в данный момент в Германии может только сумасшедший. Гейзенберг уже не мог больше сдерживаться и ответил в подобном же духе. «Люди должны учиться предотвращать катастрофы, — с жаром ответил он, — а не бежать от них».

Перед тем как вернуться в Германию, Гейзенберг посетил Нью-Йорк, где ему снова предложили занять профессорскую должность в Колумбийском университете. До этого сюда его приглашали в 1937-м — в наиболее тяжелое для него время. Но, как и в тот раз, Вернер снова отверг предложение.