Читать интересную книгу В горах Тигровых - Иван Басаргин

Ушел бегун. Феодосий повернулся к сыну, что лежал на нарах, сказал:

— Дурак — бегать. А куда вас девать? Мне за каждую душу надобно подушной подати заплатить по девяносто коп и еще одна, да оброчных по два рубля да еще семьдесят коп. А он — бегать. Вас же засекут до смерти. Эх, Пугачева бы сызнова сюда! Вот энто бы для нас приемлемо было.

— Пугач был вор и божий отступник, не от бога он пришел к люду. Царь просто не знает, как мыкается народ, лиходеи-богачи скрывают от него правду.

— Эх ты, младен, царь все знает и ведает, только его голова не добирает, как исделать Русь могутной, а народ сытым. К нашей земле нужен головатый царь, а может быть, мужицкий царь, коий бы наперво поел нашего хлеба, а уж потом в цари…

Не остыл еще Феодосий от гнева на бегуна, как открылась дверь, ворвались морозный пар и свежий воздух, шагнул другой бродяга. Перекрестился тоже двуперстием, бросил:

— Здорово ли живете, мужики?

— Спаси тя Христос, как все люди на Руси, — со злой усмешкой ответил Феодосий — Милости просим к столу, не царский, не боярский, но поесть можно. Чаек, правда, на малиновом листе, хлебушко наполовину с сосновой корой. Може, сдобы подать?

— Спаси тя Христос, сдобы давно не едал, да еда-то жидкая, только пучит, сытности нету в животе. А хлеб с корой посильнее будет, только тяжко с него живот простать. Ну да мы привышные. Каторга и похуже едала хлеба.

— Э, да ты каторга? Отпустили аль как?

— Бежал. Оттель никого не отпущают. Почти всех ногами вперед выносят, то уж отпуск долгий.

— Где томился?

— В земле Даурской.

— Эко куда занесло! Так, а сам-то откель будешь?

— Да вашенский, только чуток будет севернее, в самой тайге, там наша братия жила. На каторгу-то попал из-за помещика. Он повадился ездить к нам на охоту, почал сманивать мою жёнку, на прелюбодеяние соблазнять. Вот и шоркнул я его в логу. Сдох, как кобель. Прознали, мне вечную каторгу, жёнку в крепостные, а братию тоже туда, многие сбежали, а часть будто так и осталась в крепости у помещика. Пять раз убегал, на шестой повезло.

— А как поймают?

— Ну и че, вечная, она есть вечная, поймают, более уже добавлять некуда. Иду, чтобы жёнку свою отнять и снова туда же. — На каторгу?

— Да нет же, для ча бы я туда перся, побегу в Беловодское царство, там, брат, житуха райская. — Куды, куды?

— Да не кудыкай под руку-то. Есть такое царство, только далеконько отсюда будет. Мужицкое царство. — Пошто же мы не знаем про то царство? — потянулся Феодосий к каторжнику.

— А пото, что о нем не каждому говорят, вот глянул на тебя и враз поверил, потому как ты черней грозовой тучи сидишь в этой завалюхе, знать о чем-то думаешь. Таким вот и сказываю про то Беловодье. Потом же, туда надо звать мужиков с крепким умом, да чаще мучеников царских. Гля, — каторжник поднял косматые волосы со лба, углежоги увидели темное клеймо «К», — а вот здеся, под бородой, на правой щеке, стоит буквица «А», на левой же «Т», вот и читается «КАТ». Таких туда примают. Бывал в том Беловодье нашенский, из каторжан, прознал все честь по чести, вернулся, чтобы своих набрать для подмоги тому царству, но его схватили ярыги, захлестали плетьми. Успел он сказать, что там нет царя, попов; раз нет тех и других, то нет и податей. Люд живет, робит с песнями, все сыты, все одеты. Главит то царство мужицкое вече. Словом, как писано в святом писании, то царство и есть земля обетованная.

— Садись поешь, чать, голоден с дороги.

Каторжник ел, подставляя руку под кусок хлеба, чтобы ни одна крошка не упала на пол. Грешно хлебом сорить. Поел. Феодосий начал тормошить:

— Расскажи точнехонько, где лежит то царство?

— Раззудил. Не ошибся, кому сказать про то царство. Быть тебе там. Лежит оно, значитца, на берегу окиян-моря. Это, значитца, надо пройти всю Сибирь, миновать землю Даурскую, за море-Байкал перейти, значитца, потом бежать вдоль берегов большой-пребольшой рекой Амури, та река-то и приведет в Беловодье.

— Сколько же шел с земли Даурской?

— Почитай, два года. А до того царства надо чапать еще полгода, может, чуть поболей. Я побегу туда. Заберу женку и побегу.

— М-да, — протянул Феодосий, хрустко почесал бороду — Ходоков бы туда послать, все прознать, — может быть, и мы бы тронулись скопом.

— Ходоки — пустое дело. В одиночку туда трудно будет пробиться: тайга, звери, казачьи посты. Надо уходить большой общиной, так сподручнее. Найдутся и у меня дружки, кои хотят воли, земли, чистой жизни. От Усть-Стрелки и побежим.

— Каторга аль вольные?

— Каторга. Люд же, что живет на берегах Амури, добр и покладист. Ты не трогай, и тя не тронут.

— Что делал-то на каторге?

— Для царской казны золото мыл, чего же боле. Спаси Христос за хлеб, за соль, пошел я, ночь — моя попутчица.

Ушел каторжанин в ночь, ушел и оставил в душе Феодосия смятение и мечту, не то что тот бегун-раскольник. И задумался: «А ежли правду сказал этот человек? Ежли есть такое царство, то ить бежать надо, и немедля!..»

Утром приехал приказчик, осмотрел уголь и сказал:

— Худой уголек, уплачу по копейке за короб и не боле.

Феодосий, было с ним и раньше такое, подошел к приказчику Никодиму, выдернул из-за пояса топор и заревел:

— Порешу супостата! До коих пор будешь обманывать нас!

Никодим сиганул за спины возчиков, оттуда быстро-быстро заговорил:

— Дэк ить такое приказал сам Франц. Демидов с него деньгу требоват. Его женка — племянница самого Наполеона, она будто восхотела купить корабель, чтобы на нем весь свет объехать. Сам же Демидов будто купил средь моря остров, стал зваться князем Сан-Донато. Понимать надо. Не всяк женат на такой бабе.

— Пусть он женится хошь на самом Полеоне, мы тута ни при чем. Уголек ажно звенит, ни разу огонь не пробился через землю, стомили лучше, чем баба томит молоко в печи. Три копейки короб, аль я тебе башку отрублю.

— Не пужай, Феодосий Тимофеевич, я пужаный, у меня сердце пужаное; так и быть, по три копейки заплачу, но другим об этом ни слова, — умолял приказчик.

Сошлись. Феодосий ссыпал серебро в кожаный мешочек и повесил его на шею, рядом с крестом. И тут же послал Андрея, чтобы он рассказал другим углежогам, как заставил он раскошелиться Никодима. Шум был великий. Никодим, взбешенный, ускакал на завод. Углежоги собрались у закопушки Силова. Судили, рядили, сговорились не продавать уголь дешевле трех копеек короб.

— Кругом обман, лиходейство! Каждый норовит зачерпнуть ложкой поболе, да со дна. Никодим нас обманывал всю зиму; почитай, скоро марту конец, а что мы заробили? И врет все Никодим, что того требоват немец. Сдался он потому, что вор.