На самом деле Мэтерс принял имя МакГрегор задолго до встречи с Йитсом — его масонский сертификат посвящения датирован 1878 годом, и там он упоминается как «МакГрегор Гленстройский».
Мэтерс утверждал, что он совершенно оправданно принял этот титул. Согласно ему, фамилия Мэтерс была англизацией гаэльских слов Mo Athair, означающих «посмертная личность», и оказалась среди фамилий, принятых МакГрегорами после объявления их клана вне закона. Это заявление было достаточно эксцентричным, но не столь чудаковатым, как другое, которое странным образом публично декларировал Мэтерс — будто бы он на самом деле был Джеймсом IV Шотландии, не убитым в битве при Флоддене, как предполагают историки, а бессмертным адептом. Заявления Мэтерса, будто бы он был МакГрегором и, возможно, Джеймсом IV, выжившим в битве при Флоддене, всплыли во время забавного перекрестного допроса, имевшего место в 1910 году в ходе судебного искового процесса Джонса против «Looking Glass», и были приведены в одной газете тех лет:
— Ваше имя — Самуэль Лидделл Мэтерс?
— Да, или МакГрегор Мэтерс.
— Ваше первоначальное имя было Самуэль Лидделл Мэтерс?
— Несомненно.
— Впоследствии Вы приняли фамилию МакГрегор?
— История фамилии МакГрегор прослеживается с 1603 года.
— Ваша фамилия была МакГрегор в 1603 году?
— Да, если Вы хотите представить это таким образом.
— Вы называли себя Графом МакГрегором Гленстройским?
— О, да!
— Вы называли себя Шевалье МакГрегором?
— Нет, Вы пытаетесь смутить меня и спутать с одной из вымышленных фамилий Кроули.
— Вы когда‑либо высказывались, будто имеете отношение к Джеймсу IV Шотландскому?
— Я не вполне понял Ваш вопрос. Любой Шотландец древней фамилии должен иметь некоторое отношение к Джеймсу IV.
— Вы когда‑либо заявляли, что Король Джеймс IV никогда не умирал?
— Да. Это есть предмет распространенной традиции среди всех оккультных образований. Алан Каннингхэм написал роман, основанный на этой традиции.
— Вы утверждали, что Король Джеймс IV существует и по сей день?
— Я отказываюсь отвечать на Ваш вопрос.
— И что его существование воплощено в Вас?
— С уверенностью могу сказать — нет!
— Вы заявляли, что Калиостро никогда не умирал, и что он — это Вы?
— Разумеется, нет. Вы снова пытаетесь сбить меня с толку одной из вымышленных историй Кроули.[24]
Нищета, в которой Мэтерс жил после смерти своей матери, и которая была настолько вопиющей, что как Йитс, так и Уэсткотт не преминули упомянуть о ней, окончилась в 1890 году, когда Энни Хорниман, посвященная Золотой Зари, член семьи, сделавшей себе состояние на торговле чаем — позднее она стала известна, как устроительница Дублинского Театра Эббей и владелица Театра Гэити в Манчестере — уговорила своего отца назначить Мэтерса куратором Музея Хорниман. В мае 1892 года Мэтерс и его жена переехали в Париж, где некоторое время жили довольно комфортабельно на содержание размером 200 фунтов в год, получаемое от любезной Энни Хорниман.
Как мы убедились, Йитс ссылался в своих «Автобиографиях» на Мэтерса как на находившегося в «хаотичном состоянии сознания»; в другом месте он писал о нем, как о «полубезумце, полумошеннике». Однако собственные оккультные верования Йитса и его деятельность также были достаточно странными. Он был заинтригован оккультным еще с юных лет — его интерес к миру незримого впервые был пробужден ирландскими сказками о призраках и эльфах — и когда он был еще молод, его очаровала черная магия и поклонение дьяволу. Интерес этот был силен настолько, что побудил его не только читать оккультную литературу, но и войти в контакт с теми, кто, по словам Йитса, «пытались коммуницировать со злыми силами» и «держали свои цели, устремления и практику полностью сокрытыми от тех, среди которых они жили».
С мирской, приземленной точки зрения, большинство этих ирландских колдунов оказались невпечатляющими — «мелкие клерки», как написал о них Йитс — даже их магическая деятельность едва ли могла вызвать восхищение и вдохновение. Сам Йитс посещал, по меньшей мере, одно такое оккультное собрание и оставил подробный отчет о том, что там происходило. Это собрание состоялось в небольшой задней комнате и велось колдуном, облаченным в черную мантию с капюшоном. Колдун сидел у стола, на котором находились тлеющая курильница, украшенный символами череп, перекрещенные кинжалы, пустая чаша, некоторые любопытные приспособления, напоминавшие своей формой точильные камни прокатного стана и огромная книга. Молодому черному петуху перерезали горло, его кровь нацедили в чашу, стоявшую на столе, маг открыл свою книгу и прочитал заклинание на некоем неизвестном языке.
В течение какого‑то времени ничего не происходило. Затем другой маг, молодой человек, сидящий слева от Йитса, воскликнул: «О Господи! О Господи!», — стал чрезвычайно экзальтирован и заявил, что видит великого змия, ползущего по комнате. Сам Йитс был взволнован опьяняющей психической атмосферой в комнате; он не видел никаких змиев, но ощущал, что вокруг него сгущаются черные облака и угрожают привести его в состояние транса. Транс должен был оказаться, как он чувствовал, «злым», так что он сопротивлялся, пока «не избавился от черных облаков». Между тем колдуны узрели еще больше чудес: среди них по комнате двигались черные и белые колонны и призрачная фигура какого‑то монаха. Йитс не разделял с ними этих видений, но черные облака вернулись, и он почувствовал прилив тьмы, угрожающей сокрушить его. С величайшим усилием он еще раз заставил облака отступить, возжелал света и затем, «после необходимого обязательного экзорцизма» вернулся в мир обыденной жизни.
Несмотря на неудовлетворительную природу этого переживания, Йитс остался очарован культом дьявола и теми, кто «пытался коммуницировать со злыми силами». Периодически, разумеется, он должен был говорить о поклонении сатане, которое он, несомненно, именовал «дуаболизм» (dyahbolism), и Макс Биэрбом оставил после себя любопытный отчет об одном таком случае:
(Йитс) основательно изучил этот предмет (культ поклонения дьяволу) и, очевидно, предполагал, что Бердслей… был убежденным последователем этого направления. Так что с Бердслеем, сидя через стол от того, Йитс говорил в глубоких энергичных и резонирующих тонах, о практических знаниях и верованиях и о ритуалах дуаболизма… Я полагаю, что Бердслей… знал все о дуаболизме. В любом случае, я мог видеть, как он, с этим каменно‑ледяным здравомыслием, которое проявлялось в большинстве случаев, когда кто‑либо обсуждал с ним фантастические для него вещи, полагал, что дуаболизм довольно глуп. Он, тем не менее, оставался вежлив и продолжал повторять через равные промежутки времени своим густым, быстрым голосом: «О, действительно, это совершенно очаровательно».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});