На твоем лице изумление, бедный мой мальчик. Наверно, думаешь, как это жестоко с моей стороны толковать про куплю-продажу и утверждать, будто в эту самую минуту твою возлюбленную прогуливают по Мэйфэрскому рынку, чтобы отдать тому, кто больше предложит. Но можешь ли ты потягаться динарами с султаном Фаринтошем? Можешь ли выступить соперником ну хотя бы сэру Джону Фобсби из северных графств? То, что я говорю, — жестоко и прозаично, но разве это не правда? Вот то-то, что правда — правда любого аукциона от Черкессии до Виргинии. Да знаешь ли ты, что девушки Черкессии гордятся своим воспитанием и своей продажной стоимостью. А ты покупаешь себе новое платье, коня за пятьдесят фунтов, прикалываешь к лацкану розу за пенни, ездишь под ее окнами и думаешь выиграть этот приз? Ах ты глупыш! Розовый бутончик! Набивай кошелек. Лошадь за пятьдесят фунтов, — да ведь и мясник ездит на такой же! Набивай кошелек. Что там юное сердце, полное любви, мужества, чести! Набивай кошелек, — кроме денег, никакие ценности здесь не в ходу, по крайней мере, пока за прилавком сидит старая леди Кью.
Такими увещаньями, одновременно шутливыми и серьезными, наперсник Клайва пытался подать ему добрый совет в его сердечных печалях, но совет этот был принят точно так же, как все советы в подобных случаях.
После того, как он трижды заходил и однажды писал к мисс Ньюком, от молодой леди прибыла записочка такого содержания:
"Милый Клайв!
Мы весьма сожалеем, что отсутствовали, когда Вы заезжали. Будем дома завтра днем. Леди Кью просит Вас на завтрак и надеется, что Вы придете повидать нас.
Всегда Ваша
Э. Н."
И Клайв пошел, бедняга! Он имел удовольствие пожать ручку Этель и палец леди Кью, скушать баранью котлетку в присутствии своей любимой, побеседовать с леди Кью о состоянии римского искусства и описать ей последние творения Гибсона и Макдональда. Визит этот длился всего полчаса. Ни на минуту не удалось Клайву остаться наедине со своей кузиной. В три часа было объявлено, что экипаж леди Кью подан, и наш юный друг простился, а уходя, успел заметить, как у крыльца высадился из кареты достославный маркиз Фаринтош, он же граф Россмонт, и вошел в дом леди Кью в сопровождении слуги, несшего целую охапку цветов с Ковентгарден-ского рынка.
Случилось так, что милейшая леди Фарем давала в эти дни бал, и муж ее, повстречав Клайва в Парке, пригласил его к ним. Мистер Пенденнис тоже сподобился получить пригласительную карточку. А посему Клайв заехал за мной в клуб Бэя, и мы вместе отправились на бал.
Хозяйка дома, с улыбкой встречавшая гостей, особенно радушно приветствовала своего юного знакомца из Рима.
— Вы не в родстве ли с мисс Ньюком — дочерью леди Анны? Ах, вы — кузен! Она нынче у нас будет.
Скорей всего, леди Фарем не заметила, как вздрогнул и покраснел Клайв при этом известии, ведь ее милости приходилось заниматься целой толпой гостей. Клайв обнаружил в зале дюжину своих римских знакомых, женщин молодых и на возрасте, хорошеньких и неказистых, одинаково просиявших, едва они увидели его милое лицо. Особняк блистал роскошью; дамы были в ослепительных туалетах; и вообще праздник был восхитителен, хотя и казался мне скучноватым, пока не началась та игра, которую я описывал на предыдущих страницах (в аллегорической истории мистера Томпкинса и мисс Хопкинс), и не приехала леди Кью с внучкой.
Эта старая леди, с годами все более походившая на злую сказочную фею, которую не пригласили на крестины принцессы, имела перед волшебницей то преимущество, что была повсюду звана, хотя и оставалось загадкой, как она в свои лета, не будучи феей, ухитрялась побывать в таком множестве мест. За феей по мраморной лестнице поднялся достославный Фаринтош со свойственным его особе бессмысленным взглядом. Этель, казалось, принесла с собой всю охапку цветов, презентованную ей маркизом. Высокородный Бастингтон (надо ли сообщать читателю, что виконт Бастингтон — единственный наследник всего семейства Подбери), а также баронет из северных графств и отважный Крэкторп — одним словом, первейшие кавалеры столицы собрались вокруг юной красавицы, образуя ее свиту; можете не сомневаться, что и маленький Дик Хитчен, которого вы встретите повсюду, тоже был возле нее со своими дежурными комплиментами и улыбкой. До прибытия Этель в зале царили девицы Рекстро, упиваясь своим превосходством, но едва она появилась — бедняжки совершенно стушевались и теперь довольствовались беседой и вниманием армейских драгун и других второсортных кавалеров из второразрядных клубов; одна из них даже пошла танцевать с судейским, правда, он был родня какому-то герцогу и рассчитывал на протекцию у лорда-канцлера.
Клайв клялся, что, еще не видя Этель, уже почувствовал ее присутствие. Впрочем, ведь леди Фарем предупредила его, что будет мисс Ньюком. Этель, напротив, не ожидая этой встречи и не располагая предвидением любви, выказала удивление, узрев кузена: брови ее вскинулись, в глазах засветилась радость. Пока бабушка пребывала в другой комнате, она поманила к себе Клайва и, отпустив Крэкторпа, Фобсби, Фаринтоша и Бастингтона, всю эту влюбленную молодежь, окружавшую ее подобострастной толпой, дала аудиенцию мистеру Клайву с величавостью наследной принцессы.
Она и в самом деле была властительницей сих мест. Самая остроумная и красивая, она княжила здесь по праву собственного совершенства и общего признания! Клайв чувствовал ее превосходство и собственную незначительность; он приблизился к ней, как к какому-то высшему существу. Очевидно, ей приятно было показать ему, как она отсылает прочь этих грандов и блистательных крэк-торпов, надменно объявляя им, что желает говорить с кузеном — тем красивым юношей со светлыми усами.
— Вы здесь многих знаете? Или это ваш первый выход в свет? Хотите я представлю вас каким-нибудь хорошеньким барышням, чтобы вам было с кем танцевать? Какая прелестная бутоньерка!
— И это все, что вы хотели мне сказать? — спросил несколько обескураженный Клайв.
— А о чем же еще говорить на балу? Наши речи должны соответствовать месту. Если бы я сказала капитану Крэкторпу, что у него прелестная бутоньерка, он был бы просто в восторге. А вы… очевидно, выше этого.
— Я, как вы изволили заметить, новичок в вашем обществе, а потому, знаете ли, не привык к… своеобразию здешних блестящих разговоров, промолвил Клайв.
— Как! Вы уже уходите, мы же почти год. с вами не виделись! — вскричала Этель своим обычным голосом. — Простите, сэр Джон Фобсби, я не могу сейчас с вами танцевать. Я только что встретила кузена, которого не видела целый год, и мне хочется поговорить с ним.
— Не моя вина, что мы не увиделись раньше. Я ппсал вам, что получил ваше письмо лишь месяц назад. И на второе мое письмо из Рима вы так и не ответили. Ваше письмо долго лежало на почте и было переслано мне в Неаполь.
— Куда? — переспросила Этель,
— Я встретил там лорда Кью.
Этель, сияя улыбками, посылала воздушные поцелуи двойняшкам, проходившим мимо со своей маменькой.
— Значит, вы встретили — здравствуйте, здравствуйте! — лорда Кью?
— И, повидавшись с ним, тут же примчался в Англию, — закончил Клайв.
Этель строго посмотрела на него,
— Как мне вас понимать, Клайв?. Вы примчались в Англию, потому что в Неаполе было слишком жарко и потому что соскучились по своим близким, n'est-ce pas [8]? Мама так рада была вас видеть. Она ведь любит вас как родного сына.
— Как этого ангела Барнса? Быть не может! — воскликнул с горечью Кяайв.
Этель еще раз поглядела на него. Ей сейчас ужасно хотелось обходиться с Клайвом, как с младшим — этаким не очень еще самостоятельным братцем лет тринадцати. Однако в его облике и манерах было что-то, не допускавшее такого обращения.
— Почему вы не приехали месяцем раньше — посмотрели бы на свадьбу. Все было так мило. Съехался весь свет. Клара и даже Барнс выглядели просто очаровательно.
— О, это, наверно, было бесподобно! — подхватил Клайв. — Трогательное зрелище, я уверен. Бедняга Чарльз Белсайз не мог присутствовать, потому что скончался его брат и он…
— И что?.. Договаривайте, мистер Ньюком! — воскликнула барышня в сильном гневе; ее розовые ноздри трепетали. — Вот уж не думала, что, повстречавшись после стольких месяцев разлуки, вам захочется меня оскорбить… да-да, оскорбить упоминанием этого имени.
— Покорнейше прошу прощения, — оказал Клайв, отвешивая церемонный поклон. — Избави бог, чтобы я хотел вас как-нибудь обидеть, Этель! Нынче, как вы изволили заметить, мой первый выход в свет. Поэтому я и говорю о вещах и людях, коих мне, наверно, не следовало касаться. Мне ведь надлежало говорить о бутоньерках, не так ли? Это, как вы изволили заметить, самая подходящая тема для разговора. Значит и о родственниках лучше было не упоминать. Ведь мистер Белсайз благодаря этому браку сподобился стать вам как бы родней, и даже я в какой-то мере могу теперь хвастаться родством с ним. Экая честь для меня!