Читать интересную книгу Мой друг Пеликан - Роман Литван

В эту секунду в дверь постучали. Девушки замерли испуганно.

Явились новые два лица: первый был известен, Ревенко Валя; второго никто не знал.

— Братцы, у вас не найдется кусочек масла? — вкрадчиво спросил второй. На него воззрились как на инопланетянина. Всеобщий смех был ему ответом. — Извините.

— Кто это? — спросили у Ревенко.

— Черт его знает. Стучится по всем комнатам. Я его встречаю впервые в жизни. Недоделанный: через неделю стипендия…

— Иди за ним, Модест. Он спрашивал масло — значит, у него есть хлеб, — сказал Пеликан.

— У Голикова есть две булки. Но он говорит, что нет, — сказал Ревенко. — А я видел у него в тумбочке.

— Ну, если человек говорит, что нет, у него и не должно быть, — сказал Модест.

— Вы совсем обнищали, бедные. Завтра, когда я вырвусь из этой западни, я вас подкормлю. Пить надо меньше.

— О, Александра, благодетельная, благодательная… Главное, курево.

— Будет тебе курево, — пообещала она Пеликану.

— А как забрать-то? — Ревенко, размышлявший над словами Модеста, под насмешливые возгласы вспомнил о Голикове. — Сидит там, лежит на ней… на тумбочке. Знаете, как в Нью-Йорке собрался съезд блатных со всего света? Американский блатняга выходит на сцену. «Сэры и джентльмены, мы будем работать с помощью атомной энергии: в минуту украдем пятьдесят пар часов, за пять минут — ограбим сейф. Через двадцать минут выкрадем дочь президента и привезем сюда…» Англичанин: «Сэры и джентльмены, мы будем работать с помощью водородной энергии…» Были на съезде двое русских блатных — одесситы Жора и Ваньтя. Выходят они вразвалку: «Суки и падлы! Я работаю с Ваньтей… Ваньтя, у тебя все готово? — Все. — Итак, начали. Суки, засеките время.» ― Ни у кого уже не осталось часов.

— Да. С вашими морскими законами, — сказала Александра, — недолго от простой шутки перейти границу преступного. Хлеб воровать, папиросы друг у друга воровать — фу! фу!

— Отнюдь не воровство, — возразил Модест. — Нормальное заимствование. Я бы сказал, дружеское взаимоодалживание.

— Куркулям и жмотам не место в вольнолюбивом казачьем братстве. Все мое — твое. А твое — мое. Все поровну, все по-братски, — сказал Пеликан. — Кто против?

— Против — нет, — сказала Фаина, извлекая из своей сумки хлеб, два плавленых сырка «Дружба» и завернутый в пергамент увесистый кусок любительской колбасы.

На мгновение она стала центром восторженного внимания.

— Ребята! я мигом!.. Кипяток сейчас будет! — Модест выскочил за дверь, и было слышно, как отщелкивают его башмаки по ступеням лестницы.

10

— Садись, садись, — сказала Александра Валентину Ревенко, который примеривался, куда ему поместиться.

Валя сел рядом с Фаиной.

Он был в комнате двадцать два частым гостем. Несмотря на то, что учился на технологическом факультете, он имел постоянные дела с Петровым, поскольку был членом студсовета.

Возвратился Модест с чайником.

Александра налила себе полстакана чаю, добавила сахара и медленно с большими паузами подносила чайную ложечку ко рту. К еде она не притронулась, высокомерно и с хорошо спрятанным пренебрежением глядя на жующую компанию.

— Гляди-ка, гляди… — Ревенко указал на Цирковича. — Штангист учуял колбасный дух.

Роман забормотал во сне и повернулся на кровати.

— Только бы он горлóм изрекал — и ничем другим, — с нарочитой грубостью произнес Пеликан.

У Фаины вырвался придушенный смешок; она отняла ото рта бутерброд, от которого приготовилась уже откусить.

— Кушай, милая, кушай. Это тут у них еще только цветочки. — Александра пристально посмотрела на нее, по видимости окончательно ее смутив и лишив аппетита. Она перевела глаза на Ревенко: — Ты угощай свою даму в первую очередь, а не себя. Кавалера оттеснил — не имеешь права манкировать.

— Я? оттеснил? Кого?..

— Хитрец, — только и сказала Александра.

— Дурачком прикидывается, — сказал Модест. — Вклинился, понимаешь.

— Ну, ведь принесла все она: пусть чувствует себя как дома. — Ревенко, набивая за обе щеки, сидел на Модестовой кровати между ним и Фаиной. — Модест, давай поменяемся.

Пеликан усмехнулся:

— Валя, ты тип… Не угощаешь даму. Ты еще расскажи при дамах про гречневую кашу, которую съел небрезгливый человек по второму разу, чтобы все брезгливые убежали из-за стола, а тогда нам больше жратвы достанется…

— Или про козу Катьку, ходила горошком, — подхватил Модест.

— Про медицинский институт, профессор показывал первокурсникам на трупе и — ха-ха-ха — объяснял про небрезгливость и… наблюдательность, — проговорил, давясь смехом, Валя.

— Хо-хо, — сдержанно рассмеялся Пеликан. — Мы как африканские папуасы на ветке. В черной и знойной Африке. Сидим на ветке, качаемся. На дам плюем. Никакого понятия об этикете.

— Банан в рот засунули, — сказал Модест, — и ожерелье на шее из бананов…

— В рот банан, — перебил Пеликан, — совсем неплохо. Банан в рот тебе — что-то напоминает… А ты чего краснеешь? — спросил он у Фаины. — Вкус банана почуяла?

Фаина совсем перестала есть, сидела с растерянной и глуповатой улыбкой.

— И чего это вы трепетесь? И куда это вас несет? — спросила Александра, сохраняя полнейшее спокойствие.

— А в самом деле, с чего мы начали? — спросил Модест. — Никогда не можем вспомнить. Черт знает, какими путями нас занесло к банану?

— Александра, ты-то помнишь. — Ревенко потянулся к ней. — Александра…

— Валя, не кадрись ко мне. У тебя своя дама. Дама ждет. Дама ждет твоего внимания, Валя. — Она нарочно повторила для Пеликана.

Фаина посмотрела ей в лицо, ничего не понимая, о какой даме речь, при чем здесь Ревенко.

Валя сказал Александре, играя голосом:

— Ну, а если бы я захотел, чтобы ты считалась моей дамой? — Карие влажноватые, наглые глаза глядели на нее обволакивающе, будто он всерьез увлекся, или изображал увлечение.

Она замедлила с ответом, зачерпнула чайной ложечкой из стакана и поднесла ко рту капельку чая.

Прямодушный Модест спросил:

— Александра, а ты, правда, помнишь, из чего все пошлó?

— Из штангиста. Из штангиста пошлó, который что-то там такое горлóм изрекал, — напомнил Пеликан под бурный хохот мужской компании и слабое хихиканье Фаины. Он с интересом, не забыв прищуриться, рассматривал Александру, словно впервые посетила его какая-то догадка: — Ну, так чего ты Ревенке ответишь? — Она продолжала молча и загадочно улыбаться, спокойно смотрела на него. — Так чего скажешь?

— Прямо вот сейчас говорить? Под дулом… банана?..

Он хохотнул и захлебнулся. И, кажется, робкое выражение появилось во взгляде.

— Ну, а чего стесняться? — Широким жестом повел, возвращаясь к привычной самоуверенности.

— Я, пожалуй, отвечу ему… Без свидетелей. Зачем хорошего человека подставлять?

— Его?

— Не знаю.

— Модеста?

— Ты хочешь спросить: «меня»? Так уж спрашивай, Боря. Чего там? ты — не робкого десятка. Нет.

— Нет, — сказал Пеликан.

— Конечно, — сказала Александра.

— Мне не мешают свидетели, — сказал Ревенко, полностью насытившийся и переставший есть; впрочем, и еды не осталось ни крошки. — А помните, как у вас штангист бутылку пива поставил в шкаф? Налил и поставил в шкаф? И звал?..

Он не мог продолжать. Модест вслед за ним покатился от смеха.

Пеликан не обратил на них внимания. Что-то отстраненное, непривычное происходило между ним и Александрой. Они почти и не говорили больше. Сидели рядом на кровати.

— Боря… Боря, — позвала Фаина, почувствовав, угадав шестым чувством приход незримого и плотного отчуждения. — Боря…

Пеликан мрачно покосился, одним глазом; все было кончено.

С двух сторон Модест и Ревенко заговорили с ней.

Утром Модест пошел проводить Фаину. Валя отправился спать.

Петров, засунув руки в карманы брюк, вывел Александру на порог дома, и здесь они расстались.

— Я завалюсь до двенадцати, — сказал Петров. — На лекцию по теормеху я приду.

— Да, он устраивает перекличку.

— Ты похожа на Люку… Саша. — Он усмехнулся, предвидя, как она передернется от последнего слова. — Саша… Вечером встретимся.

Александра, молча улыбаясь, повернулась и ушла по тропинке под сумеречным, неизъяснимо красивым небом. На темных ветвях кустов и деревьев висели капли росы.

Перед тем, как убежать на занятия, Циркович толкнул своей тяжелой ладонью Модеста и Пеликана. Тот и другой простонали, не открывая глаз.

— Говорил вам, что разбужу рано, паразиты. Если будете мешать спать!.. В другой раз — на сопромат — не разбужу. Вот увидите.

Сорокин, обнаружив пропажу папирос, посуровел. Стал играть в молчанку, не хотел смотреть на сожителей. Затаил обиду.