Читать интересную книгу Смех дьявола - Режин Дефорж

Время от времени я вижу Франсуазу и ее малышку, Отто провел сорок восемь часов в отпуске на прошлой неделе. Он все еще не получил разрешения на женитьбу. Думаю, Франсуаза от этого очень страдает, но ничего не говорит мне. Она притворяется, что получает удовольствие от развлечений с женщинами, находящимися, по ее мнению, в том же положении, что и она. В действительности же это бабенки для солдат. Я посоветовала ей вернуться в Монтийяк до конца войны, она ответила мне, что не думала об этом. Ты должна написать ей. Отто снова отправился на восточный фронт. Я попытаюсь послать тебе сигареты и маленький отрез голубой ткани.

Ты будешь смеяться, но я принялась за чтение. Подруга дала мне книгу, вышедшую, по-моему, перед войной. Это история семьи и поместья, похожая на нашу, с той разницей, что это происходит на юге Соединенных Штатов во время Гражданской войны. Она называется «Унесенные ветром». это поразительно. Тебе нужно съездить в Бордо и купить ее.

Как поживают Камилла, Шарль, Руфь и тетушка Бернадетта? Обними Их за меня. Не забудь также поцеловать Сидони. Есть ли у вас новости от Лорана? Видела ли ты опять странного Франсуа Тавернье? Дядюшка Люк и его старший сын все еще германофилы? Что с Матиасом? Я не могу поверить, что он работает на гестапо. А его родители все еще продолжают нас обворовывать? Я не достала суммы, которую ты у меня попросила. Я говорила об этом с Франсуазой и тетушками, но ты знаешь их финансовое положение: им едва хватает на жизнь. Отто, узнав, в чем дело, был очень огорчен, но ничем не смог помочь: отец перестал высылать ему деньги, он живет лишь на свое жалованье. Может быть, тебе стоит подумать над предложениями Файяра. Какого мнения об этом Камилла?

Я знаю, что тебя страшно возмутит предложение о продаже Монтийяка или, по крайней мере, части его.

Кончаю письмо, потому что меня ищут, чтобы идти в кино. Отправимся в «Гельдер» смотреть «Путешественника без багажа».

Скорее пиши мне. Целую тебя.

Лаура.

P.S. Несмотря на бомбежки, ты должна вернуться в Париж, это изменит твой образ мыслей. Я хотела бы сходить с тобой послушать джаз в одном подвальчике Латинского квартала».

Леа улыбнулась, закончив чтение письма. «Моя младшая сестра не от мира сего», — подумала она и развернула третий листочек, написанный красивым почерком:

«Девочка моя,

Я пользуюсь письмом Лауры, чтобы сказать, как часто я думаю о тебе и об этом милом доме, где родились твои сестры и ты и который так любили твой бедный отец и твоя дорогая мать. Условия, в которых ты очутилась, очень беспокоят нас: Лизу и меня. Мы много раз проверили свои счета, практически мы разорены. Кроме квартиры на Университетской улице мы не имеем ничего. Чтобы питаться, нам приходится продавать лучшие украшения нашей матери по смехотворно низким ценам. Вклады, сделанные нами перед войной, оказались неудачными, и наш банкир скрылся вместе с золотом, которое мы ему доверили. Это я к тому, что, не продав квартиру, мы не можем помочь тебе. Лиза и я в отчаянии от этого. Ты не думала посоветоваться с твоим дядюшкой Люком? Я знаю о ваших сложных отношениях, но уверена, что из уважения к памяти своего брата он постарался бы помочь тебе. Слишком много бесчестных мужчин стараются обмануть женщин, из-за войны оказавшихся один на один перед трудностями, к которым они не были готовы. Война скоро кончится. Как бы тебе продержаться?!.

С Лаурой у нас много забот, она все время в городе, возвращается поздно вечером, чем-то приторговывает, она нас беспокоит почти так же, как Франсуаза, брак которой с немцем скомпрометирует всех. Что будет с ней потом?

Чаще сообщай о себе и об этой милой Камилле, которую мы узнали благодаря тебе. Напомни обо мне твоей тетушке, мадам Бушардо, и Руфи.

Дорогое мое дитя, прости нас за то, что мы не можем ничем тебе помочь. Лиза и я молимся за тебя каждый день, мы тебя благословляем.

Любящая тебя тетка Альбертина»

Леа смяла письмо, упавшее к ее ногам. Она чувствовала себя покинутой, одинокой. Нужно было, однако, что-то делать.

Две молодые женщины и ребенок провели на голубятне только две ночи. Утром, третьего дня Леа была разбужена голосом, который не узнала в полудреме.

— Малышка спит, как сурок!

— Отец! Какая радость снова видеть вас!

— Дядюшка Адриан!

— Моя спящая красавица!

Сжавшись под одеялом, Леа не отпускала руку своего дядюшки и смотрела на него счастливо и недоверчиво.

— Я думала, что не увижу тебя до конца войны…

— Конец уже близок.

— Когда ты приехал?

— Я приземлился сегодня ночью недалеко отсюда. Аристид ждал меня и рассказал, что случилось с Альбером и Мирей…

— Нужно что-то делать.

— Аристид и его люди займутся этим вместе с группой из Ла-Реоля. Сейчас нельзя сделать ничего.

— Я не перестаю думать, что их арестовали из-за нас, — сказала Камилла.

— Не думаю. Гестапо, арестовав некоторых борцов, нашло у них документы. Другие под пытками или угрозами сообщили имена. Когда я узнал в Лондоне имя молодого человека, пользовавшегося полным доверием Пуансо, я сразу испугался за вас и за Альбера с Мирей. Он давно знал, что Альбер участвует в Сопротивлении.

— Почему же он не проявил себя раньше?

— Здесь отразилась особенно отвратительная черта этого типа: ему хотелось в одиночку нанести решающий удар и преподнести своим хозяевам главных руководителей местных маки.

— Если это о нем известно, почему его не уничтожат?

Похудевшее лицо доминиканца, носившего теперь великолепные выкрашенные в черный цвет усы, делавшие его неузнаваемым, омрачилось. Леа заметила, что его тело резко напряглось. Бедный отец Адриан! Несмотря на войну, он оставался священником, для которого убить врага, даже предателя, значило нарушить первую заповедь Божью: не убий! О! Если бы она была мужчиной…

Камилла высказала эту мысль за нее.

— Я, по-моему, догадываюсь, о чем вы беседуете. Я только женщина, но готова убивать, если вы мне прикажете.

Леа с изумлением взглянула на подругу. Решительно, эта Камилла, которую она долго считала совершенно бесхарактерной, все чаще удивляла ее. В Орлеане разве не она стреляла в человека, напавшего на них?..

Отец Дельмас взглянул на молодую женщину с нежностью и волнением.

— Эта работа не для таких, как вы. Он окружен телохранителями, такими же свирепыми, как и он.

— Но меня они не стали бы опасаться!

— Не будем больше об этом, согласны?

— Нет, наоборот, будем. Камилла права. Нас он не стал бы опасаться.

— Вы не знаете, о чем говорите. Эти люди опасны, очень опасны, и у нас достаточно опытных людей, чтобы выполнить такую работу, если возникнет необходимость.

— Но…

— Камилла, не настаивайте…

Тон Адриана не допускал возражений. Он улыбнулся и продолжал:

— У меня сюрприз для вас… Не догадываетесь?

— Вы… Вы видели Лорана?

— Да. Во время моего визита к генералу Леклерку.

— Как его дела?

— Хорошо, насколько это возможно. Я взял, хотя это категорически запрещено, письмо для вас. Возьмите.

Молодая женщина дрогнувшей рукой взяла помятый конверт, протянутый ей Адрианом Дельмасом.

— Только не сохраняйте его. Как только прочтете, уничтожьте. Ты идешь, Леа? Прогуляемся.

Оставшись одна, Камилла вертела в руках конверт без всякой надписи. Наконец, она резко разорвала его, вынув два листочка плохой бумаги в клеточку.

«Моя дорогая жена.

То, что я делаю, безумно неосмотрительно в отношении нас обоих и нашего друга. Нет ночи, когда бы я ни видел во сне тебя и нашего ребенка. Я вижу вас в возвращенном доме моего отца. Ради этого столь желанного момента я и сражаюсь. Эти несколько месяцев, проведенных в Африке с отважными людьми, рядом с руководителем, которого многие считают суровым, но все уважают, породили во мне большую веру в будущее.

Мы прекрасно разместились в великолепном парке. Штабные живут в замке, персонал — в удобных бараках, предоставленных нам британским правительством. Для тренировок мы располагаем четырьмя тысячами гектаров. Я всегда вспоминаю тебя, когда вхожу в кабинет генерала, оборудованный в библиотеке; половина книг — французские издания XVIII века в роскошных переплетах. Эта комната тебе бы понравилась. Ее высокие окна выходят на лужайку, окруженную огромными деревьями, каких не увидишь во Франции.

После нашего недавнего размещения здесь генерал решил обедать вместе со своими ближайшими офицерами, что дало мне лестное право на мрачные и молчаливые трапезы, так как патрон молчалив по природе. К этому прибавляется честь, которой мы все опасаемся: быть отправленным на «пробежку большого труса», если погода это позволяет, или «пробежку малого труса», если погода отвратительная. Первая равна трем километрам, которые могут удвоиться либо утроиться в зависимости от настроения. Его молчание изредка прерывается рассказами — воспоминаниями о Чаде или Ксар-Рилане, о его двух побегах, о пересечении им Франции на велосипеде. Однажды вечером он попросил меня рассказать о сыне. То, что он заинтересовался семьями своих подчиненных, было так необычно, что я на мгновение потерял дар речи. Это вывело его из себя: «Почему вы мне не отвечаете? Вы — как и ваши товарищи. Вам осточертели эти пробежки и мои монологи о моих кампаниях. Но я способен интересоваться и другими вещами, кроме войны». Это, конечно, верно, но ни один из нас не имеет об этом представления. Тогда я рассказал ему о тебе, о маленьком, о нашей округе и живущих в ней людях. Я не мог остановиться. Он не прервал меня ни разу. У двери замка он ударил меня по плечу и сказал с улыбкой, которая молодит его и собирает морщинки у глаз: «Видите, я умею слушать. Спокойной ночи».